Вельяминовы. Время бури. Книга вторая - Нелли Шульман

– Ты и в Лондоне пришла ко мне по заданию, да?

Лаура хватала воздух, стараясь не потревожить ребенка. Она сгибалась от боли где-то внутри, в сердце:

– Я никогда, никогда бы не смогла, Наримуне. Я у тебя ничего не спрашивала, ты помнишь? Я люблю тебя. Пожалуйста, пожалуйста, прости меня, не забирай Йошикуни… – сын заплакал. Наримуне пришлось силой разомкнуть ей руки. Она сползла с постели, встав на колени, цепляясь за полу его пиджака:

– Не надо, не надо. Ты не заберешь маленького, я мать… – Лаура ползла вслед за ним, ребенок рыдал. Она закричала:

– Ты не можешь, не имеешь права! Ты не отнимешь у меня дитя!

Девушка заставила себя подняться на ноги. Кровь испачкала подол рубашки, потекла по халату. Наримуне, одной рукой удерживая сына, схватил ее за плечо:

– Я позову врачей. Скажу, что ты пыталась задушить ребенка. Временное помешательство, после родов. Тебя отправят в лечебницу, а я позабочусь, чтобы бумаги прочли в тайной полиции. Они тебя навестят, и твой дипломатический иммунитет тебе не поможет, понятно? Тебя вышлют не тихо, а со скандалом… – Лаура ощутила на губах металлический привкус крови:

– Пожалуйста… – она рухнула на колени, преграждая путь к двери, – Наримуне, я люблю тебя! Я мать нашего мальчика… – она лежала на полу, закрывая собой выход: «Не делай этого, Наримуне…».

– У моего сына нет матери, – мужчина, переступив через нее, захлопнул дверь: «Она умерла».

Услышав из палаты низкий, звериный вой, Наримуне, не оглядываясь, пошел по коридору. Он укачивал плачущего ребенка:

– Сейчас, Йошикуни, сейчас. Прости меня, пожалуйста, прости… – Наримуне быстро нашел акушерку и передал ей сына:

– Госпожа Ояма отказывается от ребенка. Позаботьтесь, пожалуйста, о маленьком. Я поговорю с господином главным врачом и немедленно вернусь.

Остальное было просто. Наримуне, спокойно, отсчитал деньги:

– На билет до Токио, для госпожи Ояма. Я не желаю, чтобы она видела ребенка, или знала, что с ним случилось. Я оплачу кормилицу, на год, и, конечно, буду навещать своего сына. Потом я заберу мальчика в Токио, – ничего удивительного в этом не было. Многие богатые люди, после долгожданного рождения наследника, избавлялись от содержанки.

Доктор сказал себе:

– Она молода, европейка. Найдет другого покровителя. Надо дать успокоительное средство, перевязать грудь… – он убрал конверт:

– Не волнуйтесь, Ояма-сан. Мы все сделаем. Я выпишу справку. По ней вы получите свидетельство о рождении, для вашего сына. Я укажу, что его мать скончалась, – граф согласился:

– Правильно. Вызовите фотографа. Я возьму карточку сына, в Токио… – Наримуне решил, что сожжет пакет с документами, после ее отъезда из Японии. Он не мог заставить себя назвать женщину по имени.

Мальчика помыли и накормили. Наримуне снял апартаменты, на несколько дней. Он велел поселить кормилицу рядом. Женщину привозил муж, из деревни. Главный врач послал за ними сестру.

Наримуне укачивал ребенка, глядя на послеполуденное, ясное небо за окном. В случае назначения в Европу, он собирался попросить отсрочки, на год. Граф хотел повезти сына на новое место службы. Йошикуни спал, длинные ресницы немного дрожали. Наримуне вздохнул:

– Семья ни в чем не виновата. Они все ко мне были добры. Ее отец, тетя Юджиния, кузен Джон… Напишу им, сообщу, что у меня ребенок родился, а мать его умерла. Она… -Наримуне поморщился, – она ничего им не скажет, я уверен. Я не хочу думать о ней… – он любовался лицом ребенка:

– У нас все будет хорошо, милый мой, обещаю… – в приоткрытую форточку слышался щебет птиц. Наримуне тихо напевал:

– Boya no omori wa, Doko e itta?Ano yama koete, Sato e itta…

– Она ушла, мой мальчик,За эту гору, к себе домой…

Наримуне закрыл глаза, вдыхая запах молока: «Йошикуни о ней никогда не узнает. Пока я жив».

Токио

Владельцы кафе на Гинзе, изо всех сил, делали вид, что посетители сидят не в центре Токио, а где-нибудь на Монмартре, или Монпарнасе. На круглых столах темного дерева красовались парижского стиля пепельницы. Стены обклеили плакатами французских фильмов. Ароматный дым сигарет поднимался к потолку. Патроны, в европейских костюмах, с небрежно повязанными шарфами, вместо зеленого чая и сакэ, пили кофе и абсент. Радио, за стойкой, приглушенно играло песню. Наримуне, просматривая меню, прислушался к низкому, томному голосу:

– Bonheur perdu, bonheur enfui

Toujours je pense cette nuit…

Наримуне ждал Вукелича-сан. В кармане пальто, небрежно брошенного на стул, лежал конверт. В апартаментах, одеваясь, Наримуне сказал себе:

– Я не предатель. Не то, что она… – в зеркале, в передней, отражалось бесстрастное лицо: «Я выполняю долг, порядочного человека».

В анонимном документе, написанном на французском языке, Наримуне не упоминал о будущей атаке на границы Советского Союза. Подобное был бесчестным, и противоречило законам поведения самурая. В тексте только говорилось, что Япония готовит бактериологическое оружие, создавая новые, сильные, и быстро распространяющиеся штаммы чумы. Наримуне собирался сказать Вукеличу-сан, что сведения попали к нему случайно, при поездке в Маньчжурию. Меморандумы он спрятал, в сейф, в токийской квартире. Граф повертел золотую, тяжелую зажигалку:

– В Лондоне есть немецкий агент. Иначе откуда бы у Зорге-сан появились документы? Может быть, предупредить кузена Джона? Его отец занимается безопасностью страны. Это не мое дело, – напомнил себе Наримуне, – Германия наш союзник, я не имею права… А это семья… – он подавил желание опустить голову в руки.

В портмоне он носил фотографию маленького. Сына сняли в колыбели. Йошикуни, открыв темные глазки, с интересом рассматривал склонившихся над ним людей. Главный врач уверил Наримуне, что младенец здоровый, крепкий, и отлично ест. Наримуне помогал кормилице купать мальчика, и научился, ловко, менять пеленки. Он гулял, в больничном парке, с коляской, вдыхая свежий воздух гор.

О ней Наримуне у главного врача не спрашивал, а доктор ему ничего не говорил. Окна ее комнат задернули шторами.

Лаура не вставала с постели. Приходили сестры и врач, грудь стягивала плотная повязка. Бинты меняли несколько раз в день, они промокали. Акушерка успокаивала женщину: «Через неделю все закончится, Ояма-сан». Три раза в день, с едой, приносили таблетки. Лаура покорно пила лекарства. Боль в груди утихала, она поворачивалась на бок и смотрела в стену. Глаза распухли от слез.

Девушка вспоминала, как сопел мальчик, прижимаясь к ее груди. Лаура попыталась спросить у врача, где ребенок. Ей ничего не ответили. Она неслышно шептала:

– Иисус, позаботься о нем, пожалуйста. Божья Матерь, дай мне увидеть, моего мальчика. Может быть, Наримуне опомнится, простит меня. Он знает, что я его люблю. Я сделала ошибку… – Лаура знала, что скоро ей придется покинуть клинику. Она представляла себе путь в Сендай, на такси, одинокое купе поезда, пустую, токийскую квартиру.

Лаура закрыла глаза:

– Схожу на Холм Хризантем. Помолюсь за моего мальчика, попрошу прощения у Иисуса. Я не могу, не могу ничего сделать… – Лаура сглатывала слезы.

Наримуне никогда бы не отдал ей ребенка. Японские законы предпочитали воспитание детей отцом. Лаура подозревала, что в свидетельство о рождении мальчика внесут запись о смерти матери.

Ничего странного в появлении на свет младенца не было. Многие аристократы и дельцы, дождавшись появления наследника, выбрасывали женщин на улицу. Лаура понимала, что Наримуне никогда не оставит ребенка, но боль внутри была такой, что она тихо плакала: «Господи, прости меня, прости, пожалуйста…». Она не могла рисковать скандалом. Наримуне бы выполнил обещание. Все ее японские осведомители оказались бы в руках тайной полиции:

– Будет война, – Лаура помнила сведения, полученные от военных, – Япония атакует Америку. Британия связана договором о помощи. Мы обязаны поддержать США. Я не имею права ставить под удар безопасность страны… – она прикусывала пальцы зубами, стараясь не рыдать. Лаура решила, в Токио, попросить о переводе:

– Папа не молодеет. Я объясню, что мне надо обосноваться рядом. В Лондоне, или в Европе. В Берлин меня не пошлют, там Питер живет. Париж, Амстердам, Стокгольм… Какая разница, – горько сказала себе девушка, – где быть одинокой? Я больше никогда не полюблю… – она заставляла себя выбросить из головы лицо Наримуне. Лаура прижимала ладони к ушам, слыша шепот: «Я скучал по тебе, так скучал…». До нее доносился плач сына, она мотала головой: «Господи, не надо, не надо…».

Она велела себе продолжить работу. Женщина расчехлила пишущую машинку, морщась от боли в груди. Под бинты акушерка подсунула листья капусты: «Они снимают отек, Ояма-сан». Ей приносили лед, из рефрижератора: «Надо немного потерпеть. Молоко уйдет, и вы себя лучше почувствуете». Сидеть ей было пока нельзя. Лаура печатала стоя: