Вельяминовы. Время бури. Книга вторая - Нелли Шульман

– Спасибо, что согласились на встречу, ваша светлость.

Наримуне, повернувшись, подал Зорге руку. Он указал в сторону стола: «Проходите, Зорге-сан».

Поезда северной линии, ведущей в Сендай, отправлялись с вокзала Уэно. Таксист остановил машину перед главным входом, на освещенной площади. Люди толпились у касс метрополитена, гудели поезда. Над белокаменным зданием играл весенний, нежный закат. На круглых тумбах виднелись плакаты о состязаниях по сумо и рекламы новых фильмов. Крутили «Без ума от музыки», с Диной Дурбин, «Кармен», снятую испанцами и немцами, «Развод леди Икс», с Лоуренсом Оливье, «Кинг-Конга в Эдо». Большие, глянцевые афиши со свастиками обещали, в скором времени, триумф гитлеровского кинематографа, «Олимпию», снятую фрау Лени Рифеншталь. С лотков продавали аккуратные коробочки бенто, для пассажиров.

Токийцы стояли в очереди к автобусам, отправляющимся в парк Уэно. Вечер обещал быть теплым. Люди ехали на ёдзакуру, любоваться цветами сакуры, в сиянии звезд. Продавцы голосили: «Фонарики! Лучшие бумажные фонарики! Ханами данго! Покупайте рисовые шарики, в честь праздника». Над головами детей веяли воздушные змеи. На площади пахло сладостями, бензином, и немного гарью.

Наримуне расплатился с шофером:

– В прошлом году мы отсюда уезжали, в Сендай. Тоже на праздник ханами. Сакуры в замке осыпали цветы. Мы устроились на берегу пруда, на пледе. Мерцали фонарики, я читал Ки-но Томотори.., – он услышал свой голос:

– Ах, сколько б ни смотрел на вишни лепестки,В горах, покрытых дымкою тумана, —Не утомится взор!И ты, как те цветы…И любоваться я тобою не устану!

Ручка саквояжа врезалась в ладонь:

– Мы остались ночевать в летнем павильоне, разожгли печурку. Над травой висела белая дымка, плескала рыба в пруду… Лаура вся была, как цветок… – в шумном вестибюле вокзала он сверился с расписанием. До экспресса на Сендай оставалось четверть часа.

С тех пор, как он распрощался с Зорге, Наримуне, все время, заставлял себя улыбаться. Никто не удивлялся. Любой воспитанный японец, уезжая к смертельно больному родственнику, поступил бы так же.

Он выпил пятичасового чаю, с начальником департамента.

Многие высокопоставленные чиновники министерства, прослушав курсы в Оксфорде или Кембридже, приобрели британские привычки. Чай подавали зеленый. Повар готовил японские сладости, пирожки мандзю, сахарную карамель, кастеллу с миндалем. За чаем, они с начальником о делах не говорили. Это было время легкой беседы.

Директор департамента рассуждал о выставке Фудзиты Цугихары, и о влиянии западного искусства на традиционную японскую живопись. Жена начальника, довольно известная художница, училась в Париже. Наримуне старался не думать о документах, во внутреннем кармане пиджака. Он перевел разговор на картины Лувра. Граф упомянул, что один из его родственников работает в музее. Они распрощались, долго кланяясь друг другу. Начальник пожелал Наримуне приятного путешествия, несмотря на печальный повод.

Наримуне совершал должностное преступление. В пакете лежали меморандумы британской секретной службы. Из бумаг явственно следовало, что в Токио находится разведчик, работающий на правительство его величества, короля Георга, торговый атташе посольства, мисс Лаура ди Амальфи. В документах она проходила под кличкой Канарейка. Наримуне был обязан познакомить с пакетом непосредственного начальника и вызвать представителей кэмпэтай, тайной полиции.

Дальше, по протоколу, готовилась нота. Господин министр иностранных дел, вызвав британского посла, вручал ему документ. Однако Наримуне предполагал, что офицеры кэмпэйтай, наплевали бы на протокол, настояв на слежке за Канарейкой и ее японскими осведомителями. Канарейку, с ее дипломатическим иммунитетом, арестовывать не собирались. После проверки кэмпэтай ее японских связей, Канарейка получила бы ноту о статусе персоны нон грата.

Сдержанно поблагодарив Зорге-сан, Наримуне убрал пакет в ящик стола. Он пообещал, немедленно, разобраться с полученными сведениями.

Немец поднял искалеченную на войне руку:

– Долг союзников, ваша светлость. Британцы рядом, в Гонконге, в Сингапуре. Фюрер, в его великой мудрости, заботится не только о безопасности Германии, но и о наших друзьях на востоке… – Наримуне слушал резкий, немного хрипловатый голос, смотрел на седые виски:

– Ему немного за сорок. Он воевал, юношей, ранение получил. Он до сих пор хромает… – у Наримуне была отличная память. Он видел досье Зорге. Он даже не спрашивал, откуда немец взял документы. Наримуне решил пока не думать о бумагах, так было легче. Вспомнив об отряде 731, Наримуне, невзначай, поинтересовался у немца, кто из иностранных журналистов, по его мнению, связан с левыми кругами. Он объяснил, что министерство иностранных дел обеспокоено, пользуясь американским словом, рекламой Японии за границей.

Граф сцепил холеные, смуглые, с отполированными ногтями пальцы. Красивое лицо было бесстрастным:

– Мы заинтересованы в иностранном туризме, Зорге-сан. Было бы непредусмотрительно помещать материалы только в изданиях определенной политической ориентации… – Наримуне казалось, что он идет по тонкому льду горной реки. Граф не хотел вызывать подозрений у нациста. Наримуне говорил, вспоминая темные глаза Лауры, в заснеженном саду, холодные, нежные губы, мимолетное, едва уловимое, движение под его ладонями, под собольей шубкой, там, где рос их ребенок.

– Лаура мне все объяснит, – успокоил себя Наримуне:

– Я привезу меморандумы, и она мне все объяснит. Она честная девушка, она меня любит. Произошло недоразумение, ошибка… – Зорге, незаметно, разглядывал его лицо:

– Я ему отдал британскую шпионку, а он бровью не дрогнул. Такими были самураи, во времена средневековья. Никаких чувств. Однако я знаю японцев, теперь он мне будет доверять… – Зорге заинтересовал вопрос графа о левых журналистах:

– Не зря ходят слухи, что он либерал. Его покойный отец не поддерживал войну с русскими, но в армии служил, выполняя долг самурая. И у Наримуне есть долг, но, видимо, случилось то, что важнее долга, – Зорге пока не знал, что произошло у графа, но намеревался узнать.

Он рассказал Наримуне о сербском журналисте, Бранко Вукеличе, писавшем для французских изданий:

– Славяне издавна тянутся к России, Советскому Союзу, – небрежно заметил Зорге, – одна культура, один язык. Я уверен, что Вукелич-сан разместит, статьи о красотах Японии в журналах, рассчитанных на либеральных читателей… – Вукелич, коммунист, работал в группе Зорге:

– Я посижу с Бранко, подготовлю его, – Зорге, почтительно, попрощался с графом, – он начнет работу с его светлостью, а потом появлюсь я. Если Наримуне-сан отправят в Европу, передам его Кукушке. Она ответственна за тамошние операции, – приняв от секретаря его светлости шляпу и плащ, Зорге улыбнулся: «Большое спасибо, Акихиро-сан».

Документы лежали у Наримуне в саквояже. Он шел по перрону:

– Ошибка, ошибка. Лаура не могла так поступить. Она меня любит, она бы не скрыла… – Наримуне миновал газетный ларек. На первых полосах чернели жирные иероглифы: «Наши доблестные войска продвигаются вглубь Китая. Жители Вены приветствуют фюрера германской нации, Адольфа Гитлера».

Рядом продавец устроил книги, в пестрых обложках, сентиментальные романы, сборники гороскопов, брошюры о садоводстве. Порывшись в томиках, Наримуне вздрогнул. Такую же книгу он оставил Лауре, уезжая из санатория. Они оба любили Исикаву Такубоку. Наримуне сунул «Горсть песка» в карман кашемирового пальто.

Низкий вагон первого класса выкрасили в традиционные цвета северной линии, бордовый и кремовый. Блестели медные ручки, проводник низко поклонился, принимая от Наримуне билет. В купе пахло ароматическими курениями, на столике оставили изящно отпечатанное меню ресторана. Наримуне бросил пальто на бархатный диванчик:

– Мы уезжали отсюда в Сендай. Может быть, в этом купе… – Лаура и Наримуне брали разные такси, и встречались в вагоне. Светильники еще не включили, мимо медленно поплыл перрон. Наримуне смотрел в окно, на пути станции Уэна:

Ему не надо было открывать «Горсть песка». Он помнил строки наизусть:

– Я думал в поездеО будущем своем.Оно мелькнуло предо мнойПечальное —В ночном окне вагона…

Поезд вырвался из-под стеклянной крыши вокзала, локомотив загудел.

Застучали колеса, вагон размеренно покачивался. За окном догорал весенний закат, в золотистом небе плыли черные точки журавлей. Проехав городские предместья, выскочив на равнину, состав разогнался. Наримуне следил за огнями в редких, деревенских домиках, за темной гладью моря, неподалеку. Железную дорогу проложили вдоль берега.