Нравственный прогресс в темные времена. Этика для XXI века - Маркус Габриэль

Человек — это животное, с этим вряд ли когда-то кто-то спорил, и это было известно задолго до теории эволюции. В античной этике, скажем, у Платона и Аристотеля, речь идет о вопросе, какого рода животным является человек, а не о том, является ли он животным вообще. Однако человек не тождествен ни одному другому животному, но является прежде всего «животным, которое не хочет быть таковым»[273], как я это сформулировал в другом месте.

Мы тысячелетиями превосходим свои условия выживания как животных посредством духовных, культурных достижений, которые сделали из нас исторических живых существ.

Сравнение с другими животными не должно скрывать того, что человеческая духовная, свободная форма жизни далеко и принципиально выходит за пределы всех интеллектуальных достижений, возможных для любого другого из до сих пор известных нам видов животных. Никакие другие животные не занимаются наукой, не пишут романы и оперы, не спорят о желательных формах цифровизации и не исследуют других животных биологическими методами — чтобы привести лишь некоторые из бесчисленных отличительных признаков человека.

Существует не один признак, который отличает человека от других животных, но много.

Когда бы люди ни дегуманизировали других людей или группы людей, это рано или поздно производит эффект на моральные, а вместе с ними и на общественные отношения. Если моральное познание господствующих дефектно, они легко могут — как британские колонизаторы в США, Индии, Африке или, конечно, ни в коем случае не превосходящие их в моральном плане немецкие, португальские, испанские и нидерландские колонизаторы — воспользоваться дегуманизирующими толкованиями естественно-научных фактов, чтобы легитимировать морально предосудительные системы мнимыми доводами.

Человек. Кто мы и кем мы хотим быть

Человек — это отправная точка этики. Дисциплина, с помощью которой человек исследует самого себя, называется антропологией (др. — греч. anthropos — «человек»). Этика основывается на антропологии.

Это не значит, что этика антропоцентрична, то есть ориентируется только на человека. Это было бы ошибкой, так как у нас есть моральные обязательства как перед другими живыми существами, так и перед неживой окружающей средой и даже перед теми, кто еще не существует (например, будущими поколениями). Но этика антропогенна: она возникает из исследования человеком самого себя и как рациональная, научная субдисциплина философии превосходит предварительные формы моральной рефлексии, развившиеся у других живых существ и в некоторых племенах первобытных людей, которые прежде всего должны были заботиться о своих отпрысках и близких родственниках. Хотя последнее все еще остается ядром этики, такая этика-ближнего уже десятилетиями не соответствует уровню исследований в этике, которая давно занимается рисками техники и науки, окружающей средой и нашими обязательствами перед другими животными. Первобытная-этика-ближнего совершенно не удовлетворяет условиям, созданным высшими религиями, которые уже тысячелетиями предписывают обязательства перед высшим, божественным порядком, так что за тысячелетия до ложного сведения морали к эволюционно объяснимому альтруизму моральный уровень человечества уже был гораздо выше.

Насколько мы на данный момент знаем, человек — это единственное живое существо, которое систематически и рационально занимается вопросом о том, что или (скорее) кто мы такие и кем мы хотим быть. Конечно, это касается не всех представителей вида Homo sapiens[274]. Некоторые особи нашего вида по разным причинам вовсе не способны на это или способны лишь отчасти, так как не все люди обладают способностью рефлексировать о самих себе.

Из того, что человек является отправной точкой этики, не следует, что мы можем обращаться с другими видами морально предосудительно. Как раз наоборот: так как мы можем видеть, что морально неправильно мучить нечеловеческих животных, разрушать их среду обитания и что даже надлежит делать добро нечеловеческим животным, мы обязаны поступать морально с другими видами. Наша систематическая, моральная рефлексия, то есть этика, выходит за рамки нашего вида.

Это, в свою очередь, не значит (как, в частности, гласит известная позиция Питера Сингера), что мы по моральным причинам даже обязаны ставить интересы своего собственного вида ниже интересов других видов. Это было бы неправильной политикой идентичности на биологической почве, которая следовала бы паттерну возмещения ущерба живым организмам, пострадавшим или страдающим из-за нас, путем причинения страданий самим себе.

Отправная точка Сингера — это в целом сомнительный, по крайней мере, не проясненный им самим образ человека, даже метафизика. Так, он допускает, как и многие, что мы, по сути, уже знаем все о Вселенной, человеке, жизни и наших планетах и поняли, что человек — это лишь (сколь угодно сложное) скопление клеток среди многих других. В этой оптике, таким образом, не существует различия между новорожденными людьми и змеями, так что мы, вместе с Сингером, могли бы допустить возможность убийства тяжелобольных человеческих детей, чья жизнь была бы одним страданием, ради, скажем, благополучия здоровых змей, если бы между ними пришлось выбирать [275]. Сингер здесь заблуждается, так как он неправильно категоризирует неморальные факты о человеке и совершает ошибку, без обиняков причисляя нас к царству животных, не задумываясь о том, что есть причина, по которой люди способны на высшую мораль, а другие живые существа — нет. На этом основывается — оспариваемая Сингером — священность человеческой жизни, а не на том, что мы считаем священным простое биологическое выживание человеческих животных.

Во всяком случае, просто неверно, когда, скажем, британский эволюционный биолог Ричард Докинз утверждает, что эволюционная биология доказала, что смысл нашей индивидуальной жизни состоит не в чем ином, как в распространении наших генов посредством размножения [276]. Высказывания Докинза о генах, Боге и морали, как и высказывания Дарвина, покоятся на неправильных философских интерпретациях биологических знаний, но не на самих биологических знаниях.

Настоятельно требуется объединить мощь и знания различных дисциплин естественных, технических, гуманитарных и социальных наук и сфокусировать их на решающем вопросе о том, кем мы являемся как люди и кем мы хотим быть.

Поэтому я ни в коем случае не требую в качестве нового Просвещения изолировать философскую этику от других научных знаний или даже втянуть ее в спор факультетов. Скорее новое Просвещение призывает к радикальной междисциплинарной кооперации с целью выяснить, что мы сегодня знаем о людях и какие моральные последствия связаны с этим.

Ни один отдельный человек и ни одна отдельная дисциплина не способны на это — это должно происходить на рефлексивных платформах, предоставляющих подходящие для этого исследовательские структуры. Это могут быть университеты в той мере, в которой они ориентируются на то, чтобы поставить устойчивое развитие и налаженную, благую жизнь