Нравственный прогресс в темные времена. Этика для XXI века - Маркус Габриэль

радостно выясняют, что люди по своей биологической природе склонны к альтруистической кооперации и судят примерно так же, как и сам экономист, проводящий эксперимент.

Моральные познания равно не могут приобретаться одним лишь сбором неморальных фактов. Например, ни из одной экономической модели не следует, что огромное социально-экономическое неравенство имеет морально предосудительные последствия, так как экономически нельзя определить, что морально предосудительно, а что нет. Поэтому в перспективе одних лишь экономических наук не очевидно, что огромное социально-экономическое неравенство ведет к моральным дефектам, которые, в свою очередь, разрушают экономику [257]. Ведь как может способствовать сохранению либеральной демократии, такой как в США, то, что для одной лишь мысли о выдвижении президентской кандидатуры надо обладать огромным состоянием? США давно демонстрируют практики плутократии, то есть системы правления, верхушка которой отбирается на основе богатства. Дистанция между миллионами бедных людей в США, которые не могут позволить себе медицинскую страховку, и властвующими над ними богачами настолько велика, что система распределения ресурсов внутри США приобрела однозначно предосудительный масштаб.

Этот моральный факт нельзя познать на основе одних лишь экономических критериев. Кто обладает каким состоянием — это чисто количественный вопрос. То, что эта экономически измеряемая и отчасти объяснимая дистанция имеет моральные измерения, остается скрыто от экономиста и не должно его интересовать, поскольку он работает лишь над тем, чтобы определить параметры общего экономического роста, которые должны подтверждать высказывания о том, на какой процент экономика выросла или сократилась. Но эти проценты, являющиеся решающими, например, для объявления рецессии или биржевых котировок, имеют последствия, заметные в моральном и психосоциальном аспектах человеческой действительности; финансовый кризис 2008 года особенно ясно показал это.

Современная форма общества, по крайней мере начиная с кризиса коронавируса в 2020 году, просто больше не может себе позволить пренебрегать моральными аспектами — к которым относится и экология, — потому что неоднократно терпело очевидный крах экономическое заверение, что стимулируемый научно-техническим прогрессом экономический рост сам по себе как-то автоматически (руководимый «невидимой рукой» рынка) приведет к улучшению обстоятельств нашей жизни[258]. Ведь эта мысль привела к экологическому кризису, который значительно более опасен, чем все кризисы, известные на сегодняшний день.

Хотя современный форсированный научно-технический прогресс и его экономическое применение несомненно улучшили условия выживания многих людей, на их совести есть и многочисленные жертвы, так как без этих процессов, конечно, никогда не было бы гонки вооружений и войн прошлого века, в которых участвовали и техника, и люди. Не будем забывать и о том, что Мао Цзэдун своим «большим скачком»[259] в Китае уморил многих голодом, чтобы индустриализировать свою страну и идти вровень с Западом.

Цель этих критических упоминаний известных фактов не в том, чтобы высказаться в пользу упразднения рыночной экономики, но скорее указать на необходимость нового порядка социальной рыночной экономики. Неолиберальная философия хозяйства и ее применение в экспериментальном поле чисто экономической глобализации потерпели крах, потому что за счет существовавших до сих пор глобальных производственных цепочек неприемлемым образом эксплуатируются как люди, так и их окружающая среда, а наша системная инфраструктура (к примеру, системы транспорта и здравоохранения) была слишком приватизирована. Вспоминая время до коронавируса, мы не должны забывать, что в Германии росли проблемы с инфраструктурой (ключевые слова: Deutsche Bahn, неприемлемое время ожидания записи к врачу). Неолиберальная философия хозяйства также неудачна и экономически, потому что она с огромной психосоциально изнурительной скоростью попадает в одну катастрофу за другой, чтобы затем с помощью вливания астрономических сумм из налоговых поступлений вернуть то, что она до того прожгла. Это не может всерьез соответствовать идее хорошего, ответственного и устойчивого ведения хозяйства.

Короче говоря, можно заменить неолиберальную модель новым вариантом социальной рыночной экономики, ориентированной на устойчивость, целью которой будет поддержание хорошей и устойчивой жизни без сокращения нашего благосостояния[260]. Мы должны лишь понять, что благосостояние состоит не в том, что мы непомерно работаем, бегаем за потребительскими товарами и при этом рискуем выгореть, с чем мы боремся с помощью отравляющего окружающую среду массового туризма. Этот цикл, который многие люди годами испытывают как состояние «белки в колесе», является не благосостоянием, а морально и психически плохой жизнью. Благосостояние — это не бессмысленное и непомерное накопление денег и товаров: оно скорее производит стресс, который фактически столетиями способствует перегрузке нашей системы здравоохранения и уже по этой простой причине также наносит экономический вред. Высокоскоростной капитализм (Hochgeschwindig-keitskapitalismus) вкупе с сопровождающим его разрушением окружающей среды наносит экономического ущерба больше, чем создает стоимости. Это должно быть достаточным поводом, чтобы его переосмыслить.

Биологический универсализм и вирусная пандемия

Как и финансовый кризис 2008 года, кризис коронавируса выявляет, как уже говорилось, множество системных слабостей глобального неконтролируемого капитализма, рыночная логика и переговорные процессы которого находятся вне зоны прямой досягаемости демократического правового государства, так что многие крупные корпорации, начиная с цифровой революции, реализуют общественные модели, прямо и косвенно угрожающие сохранению демократических правовых государств, а в Германии — социальной рыночной экономики.

Как уже упоминалось, слово «кризис» происходит от древнегреческого термина krisis, что, помимо прочего, означает то же, что «решение». Кризисы приводят к решениям и тем самым выявляют структуры, в которых их находят. Таким образом, они приводят к тому, что становятся заметны новые варианты действий, которые до того казались нам невозможными или даже не приходили в голову. Ханс Йонас метко выражает это, замечая: «Мы знаем, что стоит на кону, лишь когда знаем, что оно стоит на кону»[261].

Коронавирусный кризис показывает нам яснее, чем прежде, кто мы, и открывает пространство для новых решений о том, кем мы хотим быть. Настоящее кризиса всегда несет в себе новое будущее.

Таким образом, кризис коронавируса сталкивает нас с требованием биологического универсализма: как люди, все мы являемся представителями вида, которым без оглядки на личности пользуется вирус, чтобы размножаться в наших клетках. Мы не сможем решить моральные проблемы, проявившиеся из-за коронавируса, не открыв новую главу морального прогресса.

Отговорка, что демократическая политика может выдвигать и применять непомерно морально требовательные и экономически тяжелые решения, может считаться опровергнутой исторической действительностью уже с конца марта 2020 года.

Внезапно стало возможно отменить глобальный экономический порядок неолиберализма. Эммануэль Макрон, который до того выступал за создание большего числа неолиберальных структур во Франции, в своих телевизионных обращениях в марте 2020 года недвусмысленно официально заявил, что не всё — в частности систему здравоохранения — можно передать рынкам. И даже Борис Джонсон, должно быть, под впечатлением от перенесенной им самим в тяжелой форме инфекции COVID-19,