Нравственный прогресс в темные времена. Этика для XXI века - Маркус Габриэль

частности, допущение, что всякий индивид в отношениях обмена автоматически ориентируется на жажду прибыли и личную выгоду, так что любое морально окрашенное, обоюдное отношение между акторами на рынках должно объясняться как встреча эгоистов, по модели, которая под заглавием homo oeconomicus[243]до сих пор играет важную роль в учебных планах по экономическим наукам, хотя ее давно считают однобокой. Сюда также относится и ложное допущение, что человек является руководимым алчностью невольным потребителем.

Неконтролируемый неолиберальный капитализм — это громко ревущий, но периодически начинающий сильно барахлить мотор, который в эти моменты снова нужно приводить в движение вмешательствами сильного государства. Поэтому, с философской точки зрения, сущностная задача посткоронавирусного общества состоит в том, чтобы наконец уйти от логики «капитализм против коммунизма», которая пронизывает модерн уже почти двести лет. Рыночная экономика сама по себе не является противником благой жизни, она автоматически не ведет к эксплуатации людей и социальному неравенству. Ведь существуют противодействующие механизмы контроля, к которым относится не только государство с его привязанной к территории суверенной властью над ресурсами, но и остальная часть общества и, вместе с ним, все мы. Отношения обмена не обязательно должны руководствоваться холодным эгоизмом, а их участники — пытаться надуть друг друга. То, что это часто бывает так, является дефектом, который можно и даже нужно скорректировать, если мы хотим успешно справиться с великими вызовами нашего столетия.

Моральная форма ведения хозяйства, гуманная рыночная экономика, возможна.

Ни Адам Смит, ни Карл Маркс не годятся на роль инструментов анализа сегодняшних общественных отношений и их социально-экономических измерений и контроля. Рынки и системы, которые они описывают, лишь отдаленно напоминают нашу социально-экономическую действительность. Они не знали ни антропогенного изменения климата, ни глобализации, ни демократического правового государства. Системы, которые они анализируют, уже не наши, из-за чего любая попытка извлечь из них что-то для нашего собственного времени в итоге может иметь лишь ограниченный успех. Мы не должны ни любой ценой заменять рыночной логикой влияние государства на распределение ресурсов (что соответствует неолиберальной доктрине подрыва государства), ни, наоборот, национализировать как можно больше всего или даже стремиться к плановой экономике, в которой не может разворачиваться креативность рынков. Обе отжившие крайности не способны справиться с технологическими и экологическими вызовами наших дней, и обе работают с давно устаревшими философскими образами человека и мира, которые, к сожалению, все еще иногда просачиваются в построение моделей в экономических науках.

Древнегреческое слово oikonomia означает: закон дома. Оно изначально относилось к распределению ролей в домах античных городов-государств (прежде всего, Афин), где женщины не играли никакой политической роли и где, конечно, были и рабы. И не будем забывать, как вообще поздно случилось признание неограниченного всеобщего женского избирательного права: в Германии в 1918 году, в Швейцарии — только лишь в 1971 году.

Экономика тысячелетиями ориентируется на нормы и ценностные представления, которые по сути своей устарели, что касается и все еще популярного homo oeconomicus как (ложной) модели человеческой рациональности. При этом упускается из виду, что они вовсе не являются ценностно нейтральными, но в основном основываются на субъективистских теориях ценностей, которые по более внимательном рассмотрении оказываются этически и антропологически несостоятельными. Не бывает полностью свободного рассмотрения сферы ценностей, это касается как экономических, так и моральных ценностей: экономисту платят за его исследования, а этик, исследуя моральные ценности, сам судит морально. Таким образом, ценности, по сути своей, зависят от сознания, они существуют в конкретных ситуациях действия и мысли, в которых речь идет о нас самих и наших установках. Политэконом Майя Гёпель метко выразила это:

Любое превращение явления <…> в число — это не что иное, как ценностное суждение. И каждое ценностное суждение определяет, на что мы обращаем наше внимание, на какие соображения опираемся при принятии решений, как оцениваем политику и ее справедливость — а политика всегда имеет отношение к формированию цен[244].

Согласно ложной модели homo oeconomicus, люди стремятся прежде всего к экономически измеримым потребительским ценностям — стремление, которому в борьбе за выживание в итоге подчиняются все[245]. На этой основе были развиты математически точные теории, задача которых в том, чтобы выявлять предпочтения акторов и тем самым разрабатывать прогностические инструменты для предсказаний рынков и контроля над ними.

Но эти модели человеческого поведения терпят эмпирический крах, так как даже в ситуациях экономической конкуренции люди принимают решения, руководствуясь соображениями, ориентирующимися на взаимность и честность. Литература по поведенческой экономике в этой области неохватна, и существует много экономических теорий, отвергающих неолиберальные представления о неконтролируемых рынках и радикальном демонтаже государства и вместо этого приводящих аргументы в пользу устойчивого развития и форм дистрибутивной справедливости, нацеленных на социальное равенство[246]. Ведь уже десятилетия назад в теории игр было сделано наблюдение, что в ситуациях соревнования люди сами выдвигают моральные суждения, то есть ориентируются на честность, а не только на выгоду — что экономистам сперва казалось иррациональным[247].

К сожалению, эти познания еще не окончательно распространились, слишком многие области нашей жизни, как и ранее, сразу же экономизируются, то есть управляются допущениями из экономических наук, которые упускают действительную жизнь человека. Ханна Арендт показала в своей очень значимой книге «Vita Activa, или О деятельной жизни», что современная экономизация всего нашего общества ставит под угрозу публичный обмен этико-философскими аргументами, а вместе с ним и саму идею публичности.

Яркий пример того, что неолиберальная экономика ориентируется на наивную модель семьи, восходит к Маргарет Тэтчер, которая на посту британского премьер-министра значительно посодействовала наряду с Рональдом Рейганом тому, чтобы экономизировать как можно больше областей общества посредством политического вмешательства, из-за чего ее считают знаменосцем неолиберального разгула с конца 1970-х годов. В известном интервью от 1987 года она говорит:

…такой вещи, как общество, не существует. Есть отдельные мужчины и женщины, и есть семьи. И никакое правительство не может ничего сделать, все ведь решают индивиды [people], и индивиды должны для начала заботиться о себе. Нашим долгом является заботиться о самих себе, а также о нашем ближнем[248].

В другом месте она объясняет еще яснее, почему она ставит на семью, явно используя стереотипную модель семьи в качестве основы для экономизации всех отношений:

Любая женщина, понимающая проблемы управления домашним хозяйством, лучше поймет проблемы, связанные с управлением страной[249].

Это не ошибка, а выражение социально-онтологического допущения. Социальная онтология занимается вопросом о том, в каких условиях группа людей действует координированно. Тем самым, она исследует основы формирования общества. Неолиберализм основывается на социально-онтологическом атомизме: на допущении, что