Дневник великого князя Дмитрия Павловича, 1906–1907 гг. - Дмитрий Павлович Романов

блузе. Мы с м. Вельтером дрались на кинжалах (простые палки короткие) ужасно весело, но иногда очень больно, как, напр[имер], вчера я получил удар в грудь и, упавши, очень больно ушиб локоть. Так что даже сегодня ещё неприятно. Завтракали мы дома, потому что арифметика рано (она довольно удачная была) сегодня. Я ездил один вечером и два раза чуть-чуть не свалился, прыгая через барьер. Но это позволительно, после 3-х лет, что я не прыгал. Хотя в Ильинском и прыгал, но только канавы, а не барьер, а это две вещи разные. Сначала мне не очень хотелось ехать на верховую езду, но потом мне стало весело и приятно, в особенности, когда внесли барьер. Но надо сознаться, что у меня очень сильно в животе вертелось, и когда я очутился на шее у лошади, то я маленько струсил. После чаю в том дворце со мною произошел скандал. Когда я вернулся от чаю, то я пошел к Г. М., где сидели два (мне показалось, что было четыре) офицера конногренадерского полка. Я открыл дверь и увидал их, страшно испугался, закрыл дверь и пошел домой, а Мария, дура, мне закричала «трус!». Потом м. Джун. пришла ко мне увещевать, но я всё-таки не пошел. 10 часов.

4 Суббота. Март

Только что вернулись с катания с т. Аликс и д. Ники. Было очень хорошо, но всё-таки ушки щипало порядочно. Обедали мы в том дворце, ничего особенного не было и не говорилось. Потом я играл с дядей Ники на бильярде, конечно, он меня обыграл. Нет, какая грустная история случилась. Один из офицеров, которые вчера были у Г. М., Краморев, потерял в эту ночь своего 2-летнего сына, так жалко его бедного. Вот у кого гадкое впечатление останется от обеда. Так что он [на] параде не был, потому что устал, уехал рано утром, хотя сын умер в три часа ночи. Парад был отличен, очень красивая форма у конногренадер. Хотя завтра и воскресенье, но все-таки надо пойти спать. Г. М. уехал с семьей в город. И если он узнает, что я так поздно лёг, будет очень недоволен. Немецкий урок был хороший. 10¾ часов вечера, ужасно поздно.

Воскресенье. 5 марта

Так было весело сегодня, что просто ужас. Мы поехали в Павловск, и там к ломовым саням привязали другие маленькие. Но эти маленькие санки гораздо лучше, чем наши салазки, потому что спокойнее сидеть. Сегодня поехал с нами даже д. Ники и, благодаря ему, нам было очень весело. Все дети и дядя прыгали из саней (ломовых придворных, которые тащили маленькие) в глубокий снег. Страшно весело и очень приятно. В общем, мы были 2 часа ¾ на воздухе, и я совсем это не заметил. Надо идти спать, потому что завтра у нас уроки, а теперь поздно. 10 часов 10 минут.

6 марта. Понедельник

Сегодня завтракали мы в том дворце, завтракали Дрентельн[48] и морской министр, который сегодня не рассказывал анекдоты, а только все приставал к Анастасии[49], около которой он сидел. За завтраком со мною скандал случился. Дрентельн рассказывал про исповедь своего сына, и, между прочим, он слышал, как его сын сказал священнику «и вот ещё я взял кусочек шоколаду», и я взял и покраснел, потому что Дрентельн сказал, что это была своего рода кража. И я вспомнил, как я у дяди крал папиросы. Я стал принуждённо смеяться, только для того, чтобы показать, что я покраснел от смеха. Но это было ни к чему, т. Аликс сразу поняла, что я покраснел не от смеху. Вчера я начал читать «Рудина» Тургенева. Мне это очень нравится, хотя Мария находит, что в этом произведении ничего нет особенного, но это отчасти неправда, потому что когда она читала это с Г. М., то ей это очень нравилось. Сегодня в карауле мой батальон и я с ним здоровался. Когда Тётя придёт (что будет очень скоро), то она мне не будет позволять здороваться с караулом, и тогда я, наверно, очень рассержусь. Да, правда, раз Дядя Ники позволил, значит, можно, а ей какое дело. Но я знаю, что Тётя скажет, что будто я ещё маленький и что мне это нельзя делать, и так далее. Одним словом, все те же старые и глупые доводы, которые всегда повторяются Тётей. Утром, когда мы катались на коньках, было так много снегу, что ужас, весь каток был покрыт густой белой пеленой и лёд был очень мягкий. Мария получила сегодня от Папа письмо, в котором он, между прочим, говорит, что он гораздо спокойнее, когда мы здесь, чем когда мы в Москве. Как странно, правда, что ли кто-нибудь хочет нас там убить, недаром у меня неспокойно на душе, когда мы в Москве. Черт его знает, почему.

Получил я телеграмму от Тёти, в которой она благодарит за письмо и что радуется нас видеть. Вот хорошо было бы, если бы я чувствовал то же самое.

Какой ужасный случай произошёл на второй неделе поста в св[одно]гвард[ейском] батальоне — пропустили артиллерийского офицера в парк, где гуляла в эту минуту императрица, ну сейчас, понятно, история. Пирогов ругал (да и правда, за такую оплошность надо побранить), и кончилась история тем, что исключили двух офицеров из батальона, в том числе бедного Зедерхольма, мне так его жалко, что сказать нельзя, право, бедный. Если бы я был на месте дяди Ники, то я для этого раза бранил бы только и не исключал бы, но сказал бы, что если это ещё раз повторится, то всех сменять, начиная с Пирогова. Ещё, если бы я был сыном д. Ники, тогда можно было бы попросить за Зедерхольма, а теперь и думать нечего об этом. А всё-таки жалко его бедного. Фу, как я много написал сегодня, пожалуй, довольно. 9¾ часов.

7 марта. Вторник

Получил от Тёти письмо, в котором она меня благодарит за мое. Письмо, сознаться, довольно пустое, ровно ничего в нем нет, немножко про котов, про убежище полторы страницы и вот и все, зато Марии полпуда разных нежностей. Завтракали мы в том дворце, по дороге туда я, кажется, сделал ужасный гаф. Я поздоровался с моим караулом, который стоял на дворе, сложа ружья в козла и без офицера, дожидая конца смены караула. Кажется, это не делают. За завтраком был дежурный флигель-адъютант Кира Нарышкин[50], который все время улыбался и не мог ничего сказать,