Сын. Илья Базарсад, или История мгновения длиною в жизнь - Галина Лущинская

– Илья, если я тебя спрошу, о чем пьеса «Ромео и Джульетта»? – что ты мне ответишь?

– О любви, – автоматически отвечал Илья. А кто бы ответил иначе.

– А вот и нет, это – единственно возможный неправильный ответ, потому что, конечно, как произведение гениальное, «Ромео и Джульетта» – обо всем; и только любви нет в этом явлении искусства; и это не эталон любви, как все считают, а пьеса – о несчастных подростках и глупых, незрелых взрослых всего лишь.

– Да, но мы-то, мама, с тобой счастливые и не глупые, – иронизировал, как всегда, Илья, а я считала, что провела очередной сеанс родительского воспитания, и с чувством выполненной миссии успокаивалась после подобных наставлений.

Вот так мы с Ильей тогда рассуждали.

Литература нам помогала, а мой сын умел делать разумные выводы в силу своего восприятия бытия, и не поддавался безумно обуреваемым страстям лучезарного сияния юности (так наивно полагала я).

Однако гормоны делали свое дело. И эта вся разумность так и оставалось литературой!

И в свои 16 лет, учась еще в 11-м классе, Илья, ну, разумеется, твердо, основательно и решительно постановил, что женится.

Оля, так звали его избранницу, к счастью для обоих, переехала в Москву на тот момент.

Но разве это препятствие для влюбленных в их резвом молодом беге к «неземной», глубокой, а главное, как уверял Илья, перспективной и «продуманной» любви!

И самое интересное заключалось в том, что Илья, как всегда, практически убедил меня в необходимости совершения такого шага.

А Оля любила Илью безумно, и также прощала ему многое, и, как оказалось, тоже было, за что.

Ах, Илья, неугомонный и вездесущий Илья.

Много позже я спрашивала у Оли:

– Почему ты его не удержала? – надеясь, естественно, на оправдательный ответ.

– Ошибаетесь, Галина Викторовна, – ответила она, – еще как удерживала, и даже тогда, когда он вернулся из Монголии и приехал ко мне в Москву… удерживала. Но он не останавливал свой стремительный бег по жизни. Мчался.

Затем она замолчала.

Она вспомнила недавно приснившийся ей сон, вот уже сейчас… сон об Илье, в котором Илья с ней простился, и она поняла, что он ее помнит и любит. Это был светлый и чудесный сон, по словам Оли.

Он мягко и нежно ее успокоил, поцеловав в щеку, прямо глядя в глаза… и с той самой неизменно-очаровательной улыбочкой на лице, до сих пор ею любимой…

И она сказала мне:

– Илья был уникален во всем. За что бы ни брался… мне кажется, равных ему не было. Но пресная, семейная жизнь не для него… конечно… Он настолько выделялся на фоне всех остальных…

Конечно, Оля сострадала. Это ведь и ее боль.

Оля.

А тогда благоразумная, серьезная Оля – девочка из хорошей интеллигентной семьи, кажется, потеряла рассудок (впрочем, это на первый взгляд «кажется» – она его, конечно, потеряла) и только ждала, когда Илья окончит школу, чтобы выйти за него замуж.

Илья окончил школу, Оля вышла замуж, но только гораздо позже и не за Илью. Кому было известно наверняка тогда, что так и должно было быть?

Оля до сего момента любит Илью безоговорочно и искренне, она сожалеет лишь об одном: что не смогла его удержать.

Но разве может и Илья не любить Олю?

И в то же время, разве можно удержать Илью.

А Илья через год после твердого решения жениться уже говорил по-монгольски.

Приехав к нему в Монголию, в Улан-Батор, мы с моей дочкой и его сестрой Маргаритой, испытали легкий шок, услышав, как он разговаривал со своим отцом на чистейшем монгольском языке.

Монгольский язык имеет совсем другую природу звуков, орфоэпии, синтаксиса, грамматики, не говоря уже о лексике, в отличие от всех, например, европейских языков. Илья же его одолел мистическим образом быстро: полгода прислушивался, потом что-то запоминал, а однажды утром проснулся и заговорил, как на родном, даже сам этого не заметив.

И позже он мог не только говорить, но и думать по-монгольски, как и по-английски, равно как и по-русски. А потом еще и по-немецки.

Находясь в Улан-Баторе, Илья овладел немецким языком также хорошо, как и английским. Языки давались ему легко. (Стоит ли упоминать об украинском, который Илья «осилил», когда жил и работал некоторое время на Украине: в Киеве, Одессе, Ялте, Севастополе…)

Немецкий был необходим, потому что Жаргал, отец Ильи, желал отправить учиться его в Германию.

Именно поэтому он «переманил» Илью к себе, в Монголию, а я не возражала, хотя стоило мне это больших моральных трудов и нравственных усилий.

Я не верила словам Жаргала, но если бы я каким-то образом не отпустила Илью к отцу, к которому он рвался со всей своей открытой, доброй и наивной душой, сын бы мне этого не простил никогда, и возможно, меня бы возненавидел, считая, что я ему обрезаю крылья. Могла ли я так поступить?

Обещания своего Жаргал, конечно, не выполнил, желание кануло в Лету. Но это, как говорится, совсем другая (хотя и судьбоносная) история о том, как безоблачный мир Ильи, созданный им дома, в России, где его окружали и лелеяли бесконечно его любящие мама, бабушка и маленькая Маргарита, а также верные друзья, жестко и резко рухнул.

Жаргал перевернул все с ног на голову во внутреннем устройстве и в душе Ильи: он прошелся по ней грубо, безжалостно, однако уверенно, ступая своими начищенными до сверкающего блеска ботинками, прошелся по ее нежной сущности, не вникая в детали и не будучи с Ильей хорошенько знакомым, заставив сверхчувствительного ребенка совершить переоценку обретенных ранее ценностей насильно, подчиняя своей воле.

Илья вырвался, как и следовало предполагать, из-под этого, по-азиатски изощренного «гнета», но позже.

Он поставил все снова с головы на ноги, найдя в себе нравственные силы вновь все переосмыслить и сделать так, как и должно всему было быть.

Жаргал «воспитывал» в нем жесткость, и даже жестокость, мужественность, «целесообразную» грубость, как он говорил, чтобы парня не мог никто использовать в своих целях или манипулировать им, чтобы он не был таким мягким и любящим всех, чтобы не был «лохом», и, если он не номер один, то такой сын ему и не нужен…

…и так далее, по тексту всех диктаторов всех уровней, добившихся «успеха» в этой жизни.

При этом он совершенно не учитывал уникальную природу Ильи, качество его натуры. Судил по себе: сам-то он – настоящая и беспощадная «акула» бизнеса. Но дело было даже и не в этом…

Суть, как ни странно, и в то же время, психологически объяснимая ее правда, заключалась в другом. Это был случай с «ничего и никогда не забывающим монголом» – так называл себя сам Жаргал.

«Ничего и никогда не забывающий монгол» – это значит злопамятный и мстительный, доводящий любую свою идею до исступления азиат, как бы это сделал человек – настоящий потомок Чингисхана, каковым себя Жаргал и считал.

Глава 8

Жаргал не забыл свои терзания по случаю уязвленного самолюбия и, как ему казалось, несправедливо уязвленного.

Его достоинство оскорблено, а этого нельзя допустить, потому что он – Жаргалсайхан – прямой потомок Чингисхана.

Он очень хорошо помнит свои страдания и муки из-за того, что я тогда с крошечным полуторагодовалым Илюшенькой исчезла из его жизни, скрывшись в единственно возможном месте, о котором никто не знал (об этом я вам, мои читатели, рассказывала в самом начале повествования)

Сумрачный, с опущенной головой, являя собой ту самую «черную тучу» и будучи даже чернее ее, бродил он по улицам Иркутска, размышляя о том, как нас вернуть, и при этом как бы изощреннее и «доходчивее» отомстить за причиненную ему боль.

И спустя 15 лет Жаргал не забыл ни этого теснившего тогда его грудь чувства, глухим криком тупой безысходности вырывавшегося наружу, ни своего, как он считал, унижения, да еще полученного от женщины, тем более, от жены.

По твердому убеждению Жаргала: любая женщина (или жена) – это красивое существо, долженствующее иметь лишь некий набор функций, ну, скажем, 10—15 (количество варьируется в зависимости от природы индивидуума), которые направлены на выполнение и удовлетворение прав, требований и желаний мужчины, и по большей части она – молчаливое существо, преданно смотрящее в глаза своему господину.

Такая женщина ни что иное, как воплощение восточного идеала женской покорности. И все.

Мне, воспитанной и «вскормленной» другой культурой не то чтобы принять, понять-то было это не в силу. Для него – норма.

А тут такое дело: его твердые убеждения подвергнуты критике, да еще и оскорблены.

Поэтому, создавая свой бизнес и связывая себя с политикой, он с ожесточенной целеустремленностью пытался доказать (в том числе и мне), чего на самом деле стоит, какой имеет вес и значимость, и насколько он, Жаргал, важен.

Как в полнометражном красочном кино перед его взором проносились кадры хроники нашей недолгой, но пронзительно-страстной совместной жизни перед первой встречей через 15 лет. (Встреча была необходима, потому что решалась судьба Ильи после окончания школы).