Подари себе рай - Олег Бенюх

— Любить — работа, — протянула Элис. — Это есть любопытный. Это есть хороший тема для мой новый статья.

Особенно рассмешило Сергея то, что она поставила в последнем слове своего монолога ударение на первый слог. Кутая Элис в мохнатую доху, он целовал ее щеки, волосы, любовался глазами, в которых сквозь танцевавшие на ветру снежинки светилось отражение лунных лучей.

— Пааашел! — крикнул наконец Сергей. И свистнул в четыре пальца.

— Па-шель! — повторила мальчишеским дискантом Элис, тоже попытавшись свистнуть. Засмеялась: «Нет могу!» Конь всхрапнул, поднялся вдруг на дыбы и — рванул с места галопом. Вдоль Охотного ряда, мимо «Метрополя» и «Савоя», вверх к Лубянской площади и дальше, по Мясницкой, обгоняя редкие трамваи и авто — иэээх, веселей, залетные…

Сергей снимал комнату в Сокольниках. Он легко внес Элис на второй этаж, осторожно поставил на скрипучий пол, достал из кармана пальто новенький немецкий фонарик.

— Это есть… это есть… — Элис, разглядывая уставленный по стенкам сундуками, корытами, старой рухлядью коридор, пыталась найти подходящее русское слово.

— Это есть коммуналка, — подсказал ей Сергей.

— О-о-о, коммуна, — закивала она радостно. В этот момент в самом конце длинного коридора распахнулась дверь одной из комнат, и в свете керосиновых ламп в дверном проеме возникли две долговязые фигуры. За их спинами слышались мужские и женские голоса, патефон наяривал блатную песенку Утесова: «Гоп со смыком это буду я…»

— И я, — заявил один из вышедших. Он мягко прикрыл дверь и кошачьей походкой двинулся к Сергею и Элис. Второй шел с ним вровень. У обоих — челочки на левый глаз, косоворотки распахнуты, под ними тельняшки, пиджаки с широченными подкладными плечами, у одного брюки клеш, у другого заправлены в хромовые сапоги гармошкой.

— А, фраерок! — ласково пропел тот, что был в клешах. — Не успел вселиться, как уже маруху припер.

— Тихо, Рашпиль, — оборвал его сипло тот, что был в сапогах. — Хозяин — барин. — И, обращаясь к Сергею: — Фраерок, ты вот что, дай нам эту фрю на часок. И всем будет фартово.

Левой рукой он ухватился за муфту Элис, в правой матово сверкнуло лезвие финки. Второй, ухмыляясь, потащил из бокового кармана пиджака маленький браунинг. Ни слова не говоря, Сергей схватил обоих парней за шиворот, резко тряхнул, поднял на полметра над полом и сшиб лбами. Раздался звук, словно кто-то взрезал спелый арбуз. Сергей подошел к лестничной площадке и пинком под зад отправил обоих вниз. Подобрал финку и браунинг, открыл дверь своей комнаты и полупоклоном пригласил Элис внутрь. Пораженная всем увиденным, она села на старинный диван и долго молчала. Сергей зажег керосиновую лампу и лихорадочно попытался убрать следы холостяцкой безалаберности: остатки еды, белье, газеты…

— Кто есть там? — наконец, унимая дрожь в голосе, спросила Элис.

— Там есть бандиты, — спокойно отвечал он, сбрасывая в помойное ведро окурки из пепельницы. — Здесь у них «малина». Не сегодня-завтра мы их прихлопнем.

С этими словами он стукнул газетой по столу и смахнул на пол несколько расплющенных тараканов.

— Как вот этих прусаков.

— Малина? — удивилась она. — Raspberry? Не понимай.

— «Малина» на воровском жаргоне — место сходки, тайный притон.

— А, теперь понимай. Но опасно, бандит много!

— Воюют не числом, а уменьем, — улыбнулся Сергей. — Кроме того, — он подошел к дивану, вынул из-под него маузер в деревянной кобуре, — есть вот это. Не пистолет, пулемет. Награда за Гражданскую войну.

Они выпили по три рюмки душистой, тягучей вишневой наливки, заев их малесенькими шматочками розового сала («мамо прислали из дома, с-под Винницы»), когда в дверь трижды раздался деликатный стук — тук, тук, тук. Не говоря ни слова, Элис взмолилась взглядом: «Don't open, please, don't open the door, darling!» Сергей поднес палец к губам — тс-с-с. Вынул маузер из кобуры, неслышно подошел к двери и резко распахнул ее. В коридоре стоял мужчина лет сорока пяти, в модной, кирпичного цвета, тройке, галстуке-бабочке, оранжевых замшевых штиблетах. За его спиной понуро переминались с ноги на ногу Рашпиль и его приятель. Через пять минут Сергей вернулся.

— Приходил пахан, — сказал он. — Ну, пахан — это главный бандит. Извинялся. И эти двое прощения просили.

— Сила есть хорошо, гангстер очен понимайт, — улыбнулась Элис, хотя в глазах ее оставалась тревога. Родившись и прожив все свои двадцать три года в Чикаго, она слишком хорошо знала повадки и нравы преступного мира. — Чикаго есть столиц гангстер.

— Ага, Аль Капоне читали. Только таких смелых, как он, единицы. Бандит по натуре трус, — убежденно проговорил Сергей. — Скоро мы их всех изведем под корень. И они это чувствуют.

— А это моя чувствуй! — лукаво улыбнулась Элис. И вдруг выкрутила фитиль лампы. Через несколько секунд она обняла Сергея за шею, и он вздрогнул от неожиданности, ощутив ее обнаженное тело.

«Почему меня так будоражит, так волнует женская грудь? — думал он, лаская ее маленькие твердые соски и весь переполняясь поющей нежностью к этой едва знакомой американке. — Грудью меня кормила мать, каждый детеныш вскормлен грудью. Начало жизни. Исток жизни…»

***

Утро было веселое, солнечное, снежное. Была еще только половина девятого, и Иван сошел с «аннушки» у Покровских ворот, решив пройтись до Наркомпроса пешком. Деревья на бульваре стояли по пояс в снегу. Он слепил, искрился мириадами разноцветных крупинок. Мальчишки и девчонки бежали в школу, взрослые торопились на работу. На очищенном от снега Чистопрудном льду юноши и девушки сдавали нормы ГТО по конькам. «Как и мы с Сергеем, когда учились на рабфаке, — вспомнил Иван. — Счастливые денечки!» Правда, их любимым видом спорта было плаванье.

Однажды летний отпуск они проводили вместе. Получили бесплатные профсоюзные путевки в лучший ялтинский санаторий и три недели блаженствовали в бывшем царском дворце. В длинных — по колено — черных сатиновых трусах, голубых с белыми воротничками футболках, легких желтых тапочках друзья «рассекали» по аллейкам божественного парка в поисках подходящих объектов страсти нежной. Заводили знакомства на пляже, на танцплощадках, в многочисленных кафе и духанчиках. Трижды сдали нормы ГТО по плаванью с тем, чтобы их засчитали за коньки и лыжи. Однажды заплыли в море километров на пять и попали во внезапно разыгравшийся шторм. Девушки, отправившиеся вместе с ними, были опытными спортсменками. Обе волжанки, Маша из Самары, Клава из Саратова, они переплывали широченную матушку-реку туда и назад не раз и не два. Однако одно дело — река, даже такая могучая, как Волга, и совсем другое — море, когда оно ненароком взбунтуется. Последние триста метров Сергей и Иван, напрягая все оставшиеся силы, тащили девушек на себе. На берегу собралась толпа, люди, затаив дыхание, следили за отчаянной борьбой смельчаков со стихией. Толстяк и балагур шашлычник Гурген из стоявшего на самом берегу ресторанчика «Гамбринус-II» то и дело приговаривал:

— Кто так далеко заплывает, а? Только сын ишака! Вах, они еще красивый девушка за собой таскает. Тьфу, совсем неприлично. — И он чесал потную плешь и, неодобрительно покачивая крупной головой, взволнованно отхлебывал из стакана красное вино.

К выбравшимся наконец на берег пловцам и пловчихам, обессиленным и измотанным, подошел заместитель директора санатория по политической части, «вычекист» (так его звали за глаза и сотрудники и отдыхающие) Ковтун.

— Так, — заложив руки в карманы галифе и покачиваясь с носков на пятки своих тяжелых кованых сапог, начал он. — Нарушаете все порядки. Так? Так. Пример разлагающий подаете. Так? Так. Теперь, допустим, вы тонете. Так? Так. Что получается?

Наступила пауза, которую прервал шашлычник: «Получается, понимаешь, минус четыре отдыхающих».

— Получается, — игнорируя реплику Гургена, закончил Ковтун, — карачун и сплошная печаль и вам и мне. Еще раз попробуете тонуть — сниму с довольствия и отчислю…

Маша была пышноволосой брюнеткой с озорными зелеными глазами. Она обладала отнюдь не хрупкой, но на редкость ладной фигурой. «Губы словно кто спелой вишней помазал, — разглядывал ее исподтишка Иван. — И эти ямочки на щеках, когда улыбается — как будто их нарочно делает. И ресницами хлопает, словно мотылек крылышками. И брови… И кожа… загар не темный, как у ее подруги, а золотистый».

В тот же вечер они устроили пирушку — в честь счастливого спасения от грозного плена Нептуна. Его, древнего бога моря, изображал Сергей. В бумажной, раскрашенной акварельными красками короне, с длинной бородой-мочалкой, с трезубцем-метлой он был великолепен. Иван лихо барабанил в дно банного тазика, Нептун скакал, кружился, выкрикивал загадочные фразы на языках всех диких племен экваториальной Африки. Маша и Клава изображали его любимых дочерей, жаждущих принять гостей из другого мира и стать их женами или наложницами. Станы их изгибались, руки рисовали в воздухе ажурные, фантастические контуры, ноги выстукивали частый ритм. В паузах все пили вино, которое Гурген щедро вручил им, отказавшись от оплаты: «Это вам маленкий награда за геройский спасение, хвала Богу!»