Подари себе рай - Олег Бенюх

Сергей голосом «вычекиста» Ковтуна произносил тост:

— Мы живы. Так? Так. Мы здоровы. Так? Так. Так выпьем за то, чтобы всегда было так и только так!…

Войдя в здание Наркомпроса, Иван спустился в раздевалку, потом по широкой, парадной лестнице взошел на второй этаж. В отличие от первого этажа, где шум, гомон, суета — там оперативные управления, связанные со всеми сторонами текущей жизни русской и национальной школы, методикой, кадрами, иерархией отделов наробраза, на втором — вальяжная тишина, степенность, таинственность. Тут вершатся судьбы, тут созидается стратегия, изучается прошлое (со времен Киевской Руси), анализируется настоящее, замышляется будущее отечественного просвещения.

В приемной Крупской жарко натоплено, чистота идеальная. Заведующая секретариатом Лариса Петровна — высокая, худая, с седыми буклями.

— Садитесь, приятно вас видеть, вы, как всегда, вовремя, — говорит она, мило грассируя. Поправляет пенсне, указывает на стул с резной спинкой и мягким сиденьем, обтянутым кожей. — Сейчас Надежда Константиновна вас примет.

«Акцент, обретенный в эмиграции, не отпускает, — подумал Иван. И тут же сам себя с укоризной поправляет: — Эмиграция здесь, брат, ни при чем. Вокруг нее, дочери сенатора, с детства и французские, и немецкие, и английские бонны и гувернантки денно и нощно хлопотали».

Взяв с журнального столика любезно предложенную ему «Правду», он едва начал читать отчет о «Шахтинском деле», как неслышно отворилась мощная кабинетная дверь, и на пороге появилась Крупская.

— Надежда Константиновна, — мгновенно поднялась на ноги Лариса Петровна, — Иван…

— Вижу, Лара, — мягко прервала ее Крупская. И, отступив слегка в сторону, предложила Ивану: — Проходите.

В кабинете было прохладно, сумеречно (тяжелые портьеры прикрыты), в самом воздухе словно висела строгая, напряженная торжественность. Сделав несколько шагов вдоль стола для совещаний, Крупская села в кресло, стоявшее впритык к ее небольшому рабочему столику, глазами указала на кресло напротив:

— Садись, Ванюша.

В неярком свете настольной лампы под зеленым абажуром Иван впервые разглядел смертельную усталость ее глаз. И, словно прочитав его мысли, она с грустной улыбкой вздохнула:

— И годы, и ссылки, и скитания по эмиграциям — все дает себя знать. Однако я еще ничего, еще держусь. — Она бросила быстрый взгляд на небольшой портрет Ильича, висевший над столиком, и задумалась о чем-то своем. О ссоре Сталина с Крупской еще при жизни Ленина Иван узнал лишь в Москве. Об этом поведал под «б-а-а-льшим секретом» — правда, по «пьяной лавочке» — один известинец. Тогда-то Иван вспомнил про завещание вождя, о котором доверительно рассказал ему и Сергею еще на Украине Никита, который был делегатом XIV съезда РКП(б) в 1925 году. При этом он презрительно фыркал: «Подумаешь — грубость, нетерпимость! Революцию не делают в белых перчатках, сюсюкая и извиняясь. Да, революция — это кровь, грязь, жестокость. Иначе победы не видать! — И, глядя на скептически слушавших друзей, внушительно добавил: — То не мои — то Кагановича слова. А Лазарь — мужик преданный, могучий, информированный…»

— Надежда Константиновна, — начал Иван сочувственным тоном, но Крупская его остановила:

— Полноте, дружок. — Близорукие глаза ее лучились добротой. — Мы, старые большевики, все выдюжим ради воплощения в жизнь великой идеи, за которую столько бойцов сложили светлые головы, пали жертвой в борьбе роковой. Главное сейчас — надежная смена. Такие, как ты. И краснеть не надо. Я не комплимент тебе делаю. Это правда. Поэтому и хочу тебе поручить архиответственный участок работы. В журнале «Политехобразование» ты потрудился годок — и хватит. Это не твое дело. Твое — быть в гуще комсомолят, лепить будущего учителя, воспитателя, наставника.

— А Бубнов? — вырвалось у Ивана.

— Нарком так же считает, — кивнула Крупская. Грузно поднялась, нашла на полке за столиком большую фотографию, передала ее Ивану. Над многочисленными портретами в овалах шла большая надпись на ленте: «Московское педагогическое училище. Выпуск 1929 года». Она указала на пожилого мужчину в центре верхнего ряда.

— Директора Порфирия Даниловича похоронили в ноябре. Ты ведь знаешь об этом? Да, старая гвардия уходит потихоньку.

В молчании Крупская подошла к окну. Долго стояла, глядя на падающий снег. «Славный паренек этот Иван. Только вот какое будущее ждет это поколение, следующие… Зима. И на дворе, и на душе. Как тяжко без Володи. Не мне, что я? Партии, стране. Сталин все норовит решить бонапартистскими методами. Умен, коварен, мстителен, жесток. Даже не Николай Палкин, нет. Классический восточный сатрап. Бухарин, Рыков, Пятаков, Угланов — все они выглядят по сравнению с Джугашвили ущербными растяпами. А как он умеет настроить актив! В выступлении на партконференции Бауманского райкома — когда это было? Ну да, в июле прошлого года — я высказалась не за «правых» или «левых», за ленинскую линию. И только потому, что я ни разу не упомянула Сталина, меня приняли холодно, плохо, только что не освистали. В своем последнем письме Володя, предлагая убрать Сталина с поста генсека, не за меня заступался — за будущее нашего рожденного в таких муках Союза. Не послушались… Поторопились крикнуть: «Король умер, да здравствует король!» Погодите, он еще всем себя покажет, наш венценосный грузин…»

Иван разглядывал фотографию. «Что же хочет предложить мне Надежда Константиновна? Вести какие-то предметы? Но какие? — терялся он в догадках. — Я ведь даже не думал всерьез о миссии просветителя. Правда, кто-то из ребят говорил, что именно в этом училище могут предоставить комнату. Тогда можно будет перевезти Машеньку с сыном в Москву. И…»

— Раньше я любила зиму. Особенно в Шушенском. И в Швейцарии, — задумчиво сказала Крупская. — Теперь с нетерпением жду лета.

Повернувшись к Ивану, она спросила:

— Так что ты решаешь?

— О чем?

— Как о чем? О назначении тебя директором.

— Директором?! — Иван встал. — Смогу ли я? Надежда Константиновна, я не знаю… спасибо…

— Это не подарок, Ванюша. Это ответственность и бремя. Да, бремя. Но я уверена, что оно тебе по плечу!

Она прошла за свой столик, села и, надев очки, стала листать его личное дело.

— Родился в селе Прилуки Полтавской губернии. С пятнадцати лет работал в Киеве — на заводе, в типографии, в комсомоле. Кстати, — Крупская улыбнулась как-то молодо, задорно, — а как ты впервые добирался до Киева?

— Пешком, — еле слышно ответил Иван.

— Пешком? — живо переспросила она. — Босиком?

— Нет, — ответил он чуть громче. — Батя новые лапти дал.

Крупская помолчала, достала из тоненькой папки какую-то бумагу, внимательно перечитала напечатанный на ней текст, обмакнула перо в чернильницу и быстро поставила свою подпись.

— Поздравляю, товарищ директор. И еще у меня будет, кроме обычных пожеланий успешной работы, такое напутствие. Внимательно, скрупулезно изучай все, что касается педагогики — у древних, в средние века, сегодня. И во всех уголках мира — в Америке и Китае, у эскимосов и папуасов. За нами будущее, если мы научимся создавать человека завтрашнего дня. Столько дурного еще нужно искоренить и столько хорошего привить и взрастить. И еще, конечно…

Она хотела добавить что-то, как почувствовал Иван, важное, тревожившее ее, но лишь махнула рукой, отвернулась и осекшимся голосом проговорила:

— Ступай, дружок. Зайдешь, когда примешь дела.

В приемной ждала делегация учителей-ходоков с Алтая.

— Поздравляю, Иван Гордеич. — Прервав разговор с ними, Лариса Петровна с любопытством воззрилась на новоиспеченного директора. И, видимо довольная тем, что увидела, заверила: — Сегодня же сообщим в училище. Так что с завтрашнего дня можете приступать. «Впервые по имени-отчеству величает, — равнодушно отметил про себя Иван. — Этикет. Что ж, будем привыкать».

Покинув здание Наркомпроса, он миновал меншиковское подворье и направился на Покровку, где в сороковом доме располагалось общежитие Промакадемии. На Чистых прудах забеги конькобежцев продолжались. Теперь, глядя на юношей и девушек, одетых в массе своей скудно, на коньки, примотанные к валенкам, он думал о том, как будет налаживать спортивно-оборонную работу в училище. «Какой же человек будущего без гармоничного развития тела и души? — соглашался он мысленно с Надеждой Константиновной. — Именно души. Ведь можно обладать мозгом гения и быть Геркулесом и в то же время безнравственным негодяем. И, наоборот, духовно возвышенным, почти святым, но средоточием всех болячек и недугов. Наш мир надо строить чистым, светлым, здоровым».

Общежитие располагалось в добротном каменном доме: высокие потолки, большие окна, по обеим сторонам длинных коридоров отдельные просторные комнаты.