Подари себе рай - Олег Бенюх

— Кто есть ты? — растерянно и вместе с тем требовательно спросила она.

— Здрасьте! — широко улыбнулся «король». — Ну что ж, давайте знакомиться. Сергей, корреспондент «Гудка».

Она хотела что-то сказать, но он опередил ее:

— Не надо. У меня память не настолько коротка. Вы — Элис, стрингер группы чикагских газет.

— А как я попал здесь?

— Очень просто — на «лихаче».

— Ах да, «лихач», шкура медвед. Русский лубит быстрый езда, — извиняющимся голосом протянула она. — Американский тоже.

Кивнула — «отвернись». Он понимающе ухмыльнулся — «пожалуйста». Быстро оделась, заставляя себя вспомнить вчерашний вечер. В ресторан она пришла со знакомой парой из Нью-Йорка. Мистер ван дер Лейн, известный строитель, один из авторов проекта Эмпайр стейт билдинг, был другом ее отца, крупного чикагского банкира. Обоих больно ударила великая депрессия. Однако если банк отца Элис, изрядно похудев и пошатавшись, как боксер, получивший нокдаун, все же устоял, то ван дер Лейн потерял все свои деньги и приехал в СССР по выгодному контракту на строительство Днепрогэс. Миссис ван дер Лейн, красавицу Грэту, пятую жену Фридриха (как болтали злые языки — «она ему не во внучки, а в правнучки годится!») Элис знала по совместной учебе в колледже в Пенсильвании. Сопровождал ван дер Лейнов заместитель какого-то большого русского босса с невероятно труднопроизносимой фамилией — Орджоникидзе. Пытаясь ее несколько раз повторить, Элис путала «дже» и «дзе», потом махнула рукой и попросила услужливого зама, кстати имевшего простейшее имя — Гурвич, записать фамилию в репортерский блокнот латинскими буквами. С Гурвича и начались традиционные русские водка и икра. Впрочем, сам он не пил, да и гостям предложил маленькие водочные рюмки. Фридрих, Грэта и Элис вступили на тропу открытия знаменитого российского сочетания с веселой отвагой бесстрашных пионеров Дикого Запада. На Сергея ее внимание обратила сексуальная ханжа Грэта.

— Ты смотрела фильм «Король викингов»? — тихо спросила она подругу, когда ван дер Лейн и Гурвич углубились в дискуссию о прочности железобетонных конструкций, максимальных допусках, минимальных нагрузках и усталости металла. — Вылитый главный герой. Вон за тем дальним столиком.

— С ним вместе красавчик, готовый сыграть роль первого любовника? — заметила Элис, глядя на Ивана.

— Да, он в моем вкусе, — промурлыкала Грэта.

— А «король» — в моем, — объявила Элис, застенчивая Элис, недотрога Элис, гордая и разборчивая Элис. «Russian vodka» действовала коварно и безотказно. Вот и первый запрет ослаблен и побежден. Она сама (!) подошла к «королю викингов», совершенно незнакомому мужчине, сама пригласила его на танец. Ей наплевать, что подумают ее знакомые ван дер Лейны, окружающие, наконец, этот невесть как и зачем оказавшийся здесь русский. Судьба дает повод покуражиться, и она пускается во все тяжкие. Долой чопорные препоны, долой окутанный легендами о «голубой крови» каких-то древних англосаксонских предков осточертевший этикет. Это все там, в Чикаго. Здесь, сейчас она хочет свободы, воли, отрицания всех и всяческих запретов. Второй и более серьезный запрет — не пить крепкого спиртного (в отцовском роду три человека были хроническими алкоголиками) она уже нарушила по милому предложению Гурвича. Подумаешь, всего-то три рюмочки-наперстка, три тоста: за президента Гувера, за премьера Сталина и «за удачу с нами и за хрен с ними». Теперь что — она испугается этой большой рюмки на тонкой ножке? О-ля-ля! Все так забавно кружится, лица смазаны, столики пустились в сумасшедший квикстеп, и она сама плывет, плывет неизвестно в чьих объятиях и неизвестно куда. Это опрокидывается третий запрет — ни при каких обстоятельствах не отправляться куда-то с незнакомым человеком. Ей легко и весело, она не видит никого вокруг себя. Есть она — и весь остальной мир. И этот мир у ее ног, она его царица, его властительница, его божество. И при чем тут какой-то король викингов? У нее сотни, тысячи таких вассалов. Она и лица-то его не помнит. Есть кто-то услужливый, кто ухаживает за ней. И слава Богу, на то он и вассал. Стоп, все. Тут как раз память и отключилась. Помнился лишь необычный густой запах, исходивший от какой-то лохматой шкуры и гирлянды огоньков-звездочек, словно развешанных по небу специально для нее чьей-то заботливой рукой…

И вот она здесь, в этой трущобе, валялась в нищенской постели, словно на собачьей подстилке, с этим знакомым ей несколько часов мужчиной-комиссаром (а кто же он еще, как не комиссар?) целую ночь. И что теперь? Она вспомнила рассказ известного американского писателя, в котором описывалась похожая ситуация из времен Гражданской войны Севера с Югом. И точь-в-точь, как дочь плантатора-южанина, проведшая пьяную ночь в хижине рабов с плебеем офицером-янки, Элис подняла юбку, обнажив кружевные трусики, и с нагловатой усмешкой потребовала:

— Душ? Жидкое мыло? Духи?

— Душ? — Сергей замялся, впервые почувствовав себя неловко. — Вообще-то душа нет. Я обычно хожу в баню. И духов нет. А жидкое мыло — это что такое?

— А! — уничтожающим взглядом Элис, казалось, хотела его испепелить. — Туалет тоже нет?

— Почему же нет? — обиженный, он подвел ее к окну и показал на деревянное строение метрах в пятнадцати от дома в углу двора.

— Такси. — Элис набросила шубку, добавив почти без акцента, по слогам: — Не-мед-лен-но!

— Может, стоит опохмелиться? Или чай? — Голос Сергея звучал почти умоляюще.

— Такси! — капризно и вместе с тем жестко приказала она. И тут вдруг почувствовала, что вся кожа ее тела горит от нестерпимого зуда. Не дожидаясь Сергея, Элис бросилась вон из комнаты, сбежала по лестнице и выскочила на улицу. Редкое в это время и в этом месте такси ей посчастливилось поймать метрах в пятистах от дома, у церкви Святого Воскресения. В своем гостиничном номере она мгновенно разделась и села в просторную чистую ванну. По мере того как та наполнялась горячей водой, нервное напряжение постепенно спадало, и вскоре никакого зуда не было и в помине.

— Попробуем провести психоанализ. Почти по Фрейду. Итак, это мой второй мужчина в жизни. Первый вообще не в счет.

Мальчишка Грегори и девчонка Элис в ночь после школьного выпускного бала, трясясь от страха и возбуждения, обоюдно теряют невинность. Все это происходит неловко, больно, длится две с половиной минуты и имеет последствия диаметрально противоположные для участников. Грегори приобретает самоуверенность мужчины, которому теперь следует покорить всех женщин мира, и уж во всяком случае, своего родного Хартфилда. Элис преисполняется патологической брезгливостью и на какое-то время — ненавистью ко всей мужской части человечества. Так, теперь то, что произошло минувшей ночью. Да, в какой-то момент она потеряла способность логически мыслить и запоминать свои действия. Но ощущения — они были. Собственно, было одно, единственное ощущение: сладкого, божественного, никогда ранее не испытанного парения, полета, скольжения в голубой, беспредельной, завораживающей выси. И музыка — чарующая, нежная, щемящая душу, заставляющая замирать и слушать, слушать, слушать…

Что из того, что Грегори она знала пять лет, а этого Сергея пять часов? Выходит, дело вовсе не в продолжительности знакомства. А в чем? В психологическом настрое? Несомненно. В обстоятельствах места, времени, действия? Конечно. В опьянении? Да. Что же в таком случае главное, решающее? В каждом homo sapiens — в возвышенном, бессмертном гении и заземленном, ничтожном смертном — звериное начало постоянно борется с человеческим, мерзость с благородством, похоть с целомудрием. И проявлениями индивидуума руководит побеждающее в данный момент начало. Итак, допустим, минувшей ночью торжествовал зверь. Но разве он способен породить божественный восторг, неземные мелодии, вызывающие беспредельную бурю радости и бездонную, сладкую муку, поднять тебя на крыльях в небеса и баюкать в волнах ласки и неги? Если это так, то коварству зверя нет предела и греху нет прощения. А покаяние? Да-да, покаяние ему неподвластно, покаяние идет к Богу, к пресвятой Деве Марии.

Элис стала страстно молиться: «Всесветлый, всемогущий, всемилосердный Господь наш Иисус Христос и Царица Небесная Богородица! Простите грехи мои тяжкие и помилуйте меня! Не по злому умыслу преступила я заповедь, но по слабости. И его простите — Сергея, короля викингов. Ибо я чувствую — душа его чиста, как у ребенка…» Слова о прощении Сергея пришли внезапно, из глубины сознания, но не удивили ее, а, напротив, вызвали волну тихой радости. Утирая слезы, которые текли по ее щекам, Элис вдруг подумала, что эти слезы — знак прощения свыше (последний раз она плакала, когда ей было семь лет; мать пребольно отшлепала ее за то, что она разбила ее любимую старинную китайскую шкатулку для драгоценностей).

Неторопливо одевшись — спешить было некуда, встреча с заведующим Третьим европейским отделом Наркоминдела планировалась на четыре часа дня, — Элис спустилась в ресторан. Есть не хотелось, она заказала лишь чашечку кофе по-турецки. Глядя на заснеженную улицу, Элис вспомнила о туалете во дворе и улыбнулась. У каждого свой уклад, своя доступная часть бытия. И злиться на это просто глупо. Можно принимать или отвергать, но и в том и в другом случае справедливости ради следует сперва хоть мало-мальски познать и попытаться понять. Нищие энтузиасты из разрухи хотят впрыгнуть в земной рай. Называют его «социализм». Враждебны ли они Западу? Вряд ли. И силенок маловато, и о «мировом пожаре революции» стали говорить меньше. Напротив, появился тезис о возможности построить новый мир в одной России. С Америкой хотят сотрудничать, торговать. Построили с Фордом автомобильный завод, карандашную фабрику «Сакко и Ванцетти», другие предприятия. Конечно, немного, но все-таки кое-что. Многие американцы приехали строить Днепрогэс, даже такие знаменитые специалисты, как ван дер Лейн. Главный тормоз — непризнание Гувером сталинского режима. Редактор «Чикаго трибюн» дал Элис задание — написать статью под условным заголовком «Москва предлагает обмен посольствами». Для этого и назначена сегодняшняя встреча с русским дипломатом. Прямой зондаж. США — последняя великая держава, не имеющая посла в Москве. И многие влиятельные американцы в мире бизнеса, в мире искусств недовольны этим. Даже безработные, которые хотят приехать сюда и здесь строить, изобретать, созидать — жить, если они лишние дома. И сотни, если не тысячи, уже приехали, истратив на проезд последние гроши.