Убойный снег - Виталий Лозович

– Куда? – выдохнула Элизабет.

– Халембой, – ответил Сашка – вы, что хотели увидеть? Голубую гладь воды в окружении седовласых гор, что отражаются снежными шапками?…

– Так, где же озеро? – смотрела перед собой вниз с подъёма Элизабет.

– Вон внизу кромка снега тёмного, видишь? С километр.

– Кромку вижу.

– А больше ничего и не увидишь. Озеро под снегом, другая сторона за горизонтом…

– А дом? – дрогнул голос у Элизабет.

– Дом? – удивился Сашка. – Так вон же собачья конура с двумя окнами…

– Конура? – переспросила она.

– Он пустой, как мертвец, – сказал дядя Миша.

– Ничего, – Сашка приободрился, – был бы цел да печь работала.

Озеро, действительно, ничем на первый взгляд не отличалось от тундры – низкий берег, кое-где даже не тронутый снегом, столь же крепкий наст на поверхности льда, все одноликое, унылое, безжизненное. Дом стоял недалеко от озера и представлял собой сборно-щитовое строение с полувековым стажем. В нем было две комнаты: в одной находились нары, сколоченные от стены до стены, стол с ножками крест-накрест, две чудом сохранившиеся табуретки, сварная железная печь, лавка рядом. В другой комнате ничего не было, кроме мелкого мусора, некоторого количества дров, разбросанных кусков угля, досок, мятого таза и такого же мятого ведра. Самым ценным, что сразу нашел Сашка, была едва начатая пачка соли, находившаяся в совершенно целой кастрюле с оторванными ручками. На всем лежала печать запустения и одичания домашней утвари. По обеим сторонам входной двери, ко всеобщему удивлению, имевшей засов, находилось два окна – одно чудом сохранило латаные – перелатанные стекла, другое было заколочено досками и затянуто плотным полиэтиленом двадцатилетней давности.

– Занимайте места, – объявил Сашка, когда все осмотрелись, и задвинул всю аппаратуру под нары вместе со своим рюкзаком. После внимательно осмотрел печь, заглянул внутрь, тихонько сказал что-то самому себе и вышел наружу. Через минуту, за которую остальные еще не успели, как следует осмотреться, Сашка появился с огромным ржавым цилиндром в руках.

– Хорошо, хозяин крышкой трубу закрыл, – сообщил он, – будем пробовать.

– Можно я? – внезапно спросил дядя Миша. – Огонь – моя страсть, из меня всегда был хороший костровой на пикниках. Дай-ка мне свой тесак, Сашка, в той комнатёнке дровишки есть. Пойду, постругаю.

Отдав дяде Мише свой нож, Сашка взял кастрюлю без ручек и вышел наружу мыть да чистить. Американцы сидели на нарах, тупо наблюдая за всеми этими хозяйственными приготовлениями. Весь вид их говорил: а зачем это все?… Обойдя дом, Сашка нашел один не заметённый угол, похоже, находившийся на продувном месте, разгрёб лёгкую припорошь и бросил горсть песка и мелкой гальки в кастрюлю. Вернувшись к крыльцу, он увидел Элизабет. Она протянула руку к кастрюле и устало, но твёрдо произнесла:

– Давайте, Сашья, я вымою.

Он остановился в нерешительности.

– Да тут скоблить надо… – начал он как бы в оправдание. Элизабет довольно энергично взяла у него из рук посудину и, присев на корточки, яростно заскребла по дну. Кастрюля завизжала от песка и алюминия.

– Я умею скоблить, – тихо сказала она.

– Ты не спрашиваешь, для чего кастрюля?

– Если ты пошел, Сашья, скоблить – значит, пригодится.

Сашка несколько озадаченно глянул от этих слов на темнеющий далёкий горизонт, первые, выстраивающиеся на небе созвездия и, испытав несколько странное чувство, ушел в дом. Ему вдруг очень захотелось, хоть на себе, но вытащить, дотащить из этих снегов ее живую и невредимую в город, в цивилизацию. Обо всех остальных он сейчас забыл.

В избе дядя Миша уже заправлял печку дровами. Каждую щепочку дядя Миша укладывал, словно домик строил – лучинка к лучинке, хворостинка к хворостинке, крест – накрест, да чтоб по размеру подходили. Под самый потолок этой деревянной пирамиды дядя Миша затолкал пару приличных поленьев. Поднёс спичку. Огонь перескочил с нее на хворостинку, слабо пошел по ней вверх, потом пламя вытянулось, ушло внутрь, метнулось по щепкам, разошлось по краям и тут же охватило всю деревянную конструкцию. Печка загудела.

Дядя Миша повернулся с победным выражением лица к американцам, достал не спеша из пачки сигарет одну, прикурил от лучины, опустив ту предварительно в самый печной огонь, и, попыхивая дымком, сказал, как подвёл итог всем:

– Каюк, господа!

Фрэнк и Макс удивлённо переглянулись.

Вошедший Сашка полез под нары, вынул свой рюкзак, развязал его и вытащил пакет с НЗ. Высыпав на стол содержимое, Сашка задумался: на сколько дней ему теперь делить все это? Все это состояло из трех пачек галет, по двадцать штук в каждой, да трех пачек бульонных кубиков, по восьми штук в каждой. В рюкзаке оставалась еще фляжка со спиртом, но спирт – еда тяжёлая и заводная… оставим до лучших времён. Сашка прикинул, на сколько дней можно растянуть такие «запасы»? Если дней на шесть, то выходило по две галетины на человека в день. Бульон? Бульон – штука разводимая водой… Спиной Сашка почувствовал что-то неладное, повернулся, там стояли американцы, дядя Миша и смотрели на стол.

– Сашя, – сказал тихо, очень нормально Макс, – вы не продадите мне один кубик? Я имею сто долларов.

Хлопнула дверь, вошла Элизабет с кастрюлей в руках и поставила ее на печку. Кастрюля была доверху набита снегом.

– Правильно? – повернулась она к Сашке.

– Правильно, – сказал тот, – подходи сюда.

В двух словах Сашка объяснил всем: «сколько» можно есть в день и на сколько дней тогда всего этого хватит. Несколько секунд стояла тишина. Потом Элизабет присела напротив Сашки на лавку:

– Значит, у нас в запасе шесть дней?

Он кивнул.

– Потом?

– Потом наступят трудные времена, – ответил Сашка.

Она была невозмутима, только спросила:

– Сегодня будем есть?

Во время ужина оказалось, что посуды в доме нет никакой. Самым запасливым вновь был Сашка. У него была и ложка, были и две кружки. Одну он в поездках всегда использовал как миску, другую как рюмку. Ложку он отдал Элизабет. Кружками мужчины черпали бульон и пили, как чай, маленькими глотками, стараясь растянуть удовольствие. Элизабет ела ложкой прямо из кастрюли. В избе становилось тепло, и сцена ужина была довольно семейной и милой.

В эту ночь Сашка долго не мог уснуть. Мысли постоянно возвращались в город. Он закрывал глаза и видел Ксюшу. Она сидела в кресле, Моська лежал у нее на коленях, Хан развалился у ног на полу. По комнате мягко разливался свет от торшера, негромко говорил телевизор. За окном тишина ночной улицы изредка нарушалась шумом редких машин, ругались нижние соседи: муж опять пьяный пришёл, звонил телефон… Город спал, укрытый снегом. Город спал в лунном сиянии…

Сашка лежал на нарах у самой стены, под окном, рядом лежал Макс, через него Элизабет, за ней Фрэнк и завершал это лежбище – дядя Миша. Дрова в печке почти прогорели, перестали трещать. Печь перестала гудеть, дверца ее, слегка вечером раскрасневшаяся от жара, потемнела, только из небольшой щели вырывался тусклый свет от остывающих древесных углей и немного освещал неуютную, грязноватую комнату рыбацкой хижины. Сашка разглядывал закопчённый потолок из фанеры, где не было ни единого живого места, и, отвлекаясь ежеминутно от приятных мыслей, понимал: если их не спасёт счастливая случайность, надеяться им, в сущности, не на что. Один раз у него мелькнула мысль: «Лишь бы сдохнуть по-человечески… А какая может быть случайность? Вертолёт, вездеход, оленевод?… Что еще?… Бестолочь тоже, не взял свое ружье. С ним хоть что-то можно предпринять. Был бы он один… Об этом лучше не думать, он не один. Интересно, сколько лет этому дому?… Завтра наступит утро, и все они решат… с дядей Мишей. Как там Ксюша? Наверное, думает, что он уже наснимал кучу плёнки, заработал кучу денег… Там сейчас тоже ночь. Сколько отсюда до города? Километров триста… чуть больше? Рядом совсем. Там цивилизация. Там помощь можно ждать отовсюду. Американцы эти еще, как в нагрузку… И Ксюша, наверное, уже спит. Спит и видит третий, может пятый сон. Может, Моська свернулся рядом клубком и тоже спит тихонько… и Хан улёгся… спят все… и город спит, укрытый ночным мраком».

А среди бескрайней снежной равнины, среди холода и мрака, между голодом и неизвестностью, во владениях неуловимых, как призраки, полярных хищников стоял крошечный, неказистый домишко, с небольшой невзрачной печкой, дымил трубой и сам себе не ведал, что уже одним своим присутствием уберёг, а может, даже и спас пятерых человек.

На следующее утро Сашка проснулся раньше всех. Солнце поднялось, и в избе даже с одним окошком было довольно светло. Тундра с вечера не изменилась – белое во все стороны света сливалось у горизонта со светло-синим. Выйдя наружу, Сашка забрался на плоскую, но покатую в обе стороны крышу избы и осмотрелся. Недалеко от них с южной и западной сторон серели извилистые полоски кустов, похоже, там проходили русла ручьёв с тальником[2]. А где тальник, там и куропатка. Уже при первых шагах по снежному руслу Сашка обнаружил следы куропачьей «ночевки». Стая была очень приличная и, очевидно, после утренней кормёжки снялась с места. Это было уже хоть что-то. Оставалось только придумать, чем «бить» эту куропатку. Или ловить?…