Трагедия абвера. Немецкая военная разведка во Второй мировой войне. 1935–1945 - Карл Бартц

О сообщении Остера относительно наступления на Западе существует подробный голландский следственный протокол. Из него следует, что Остер сообщал обо всех датах германских наступлений.

Остер выдавал голландцам не только то, что было известно лично ему, но и старался узнавать в других отделах информацию, которая была недоступна его собственному отделу.

Когда Канарис в разговоре с датским посланником в Берлине, камергером Херлуфом Цале, подтвердил, что Гитлер намеревается начать акцию на севере, тот стал чрезвычайно внимательным. Цале тотчас передал это сообщение своему правительству, а Копенгаген, в свою очередь, передал информацию англичанам.

Каким образом Канарис и вместе с ним Остер получали эти сведения? Ведь Кейтель и Йодль, а не Гальдер разрабатывали планы по «Везерюбунгу».

Дело в том, что в феврале был сформирован особый штаб, разрабатывавший операцию. Канарису удалось ввести одного своего старого знакомого, капитана Лидига, в этот штаб в качестве представителя абвера, а тот сообщал обо всех деталях подготовки, так что Канарис и Остер были прекрасно информированы.

4 мая в Берлин из Гааги пришла телеграмма, в которой Сас извещался, что Ватикан предупредил Голландию о германском вторжении. Сас в ответ радировал: «Донесение соответствует истине».

9 мая, в пятницу, Сас и Остер снова встретились. Остер знал, что у Саса возникли осложнения с их генеральным штабом.

Полковник Сас несомненно питал доверие к Остеру, каждому слову которого он верил, даже вопреки мнению своего главнокомандующего, генерала Винкельмана, который сказал об Остере: «Собственно, источник – пустой болтун». Сас протестовал.

Ниже я дословно привожу отрывок из доклада полковника Саса голландской следственной комиссии в 1948 году:

«…Я приехал в Берлин и возобновил мое старое знакомство с одним человеком, которого знал уже семь лет, тогда полковником, а позднее генералом Остером, вторым или третьим лицом в иерархии германской контрразведки (абвер). Летом 1939 года – в апреле, мае, июне, июле – мне, как военному атташе, стало совершенно ясно, что на пороге – война, и я неоднократно об этом докладывал. Так оно и произошло. Первая мобилизация была проведена в августе 1939 года; на основании, как я полагаю, моего доклада мобилизация была проведена вовремя, и в начале сентября генерал Рейндерс объявил мне благодарность за мои донесения…

В пятницу, 3 мая, я сначала вновь получил сообщение от Остера о возможном вторжении в Голландию. Мы совместно приняли решение еще немного выждать, потому что Остер сказал мне: «У тебя и так трудности в Голландии; тебе не верят. Подождем и посмотрим, что будет дальше». Это было во второй половине дня пятницы. В субботу из Гааги пришла телеграмма от министра иностранных дел с сообщением, что Ватикан предупреждает о возможности вторжения в Голландию. Далее в ней запрашивалось, что об этом известно военному атташе. Посланник в ответ радировал, что сообщение Ватикана полностью подтверждается информацией, получаемой военным атташе, и что вторжение запланировано на середину следующей недели…

В четверг после полудня у меня был последний контакт с Остером. Вечером в семь часов я приехал к нему. Я ездил к нему регулярно почти каждый день. При этом он сообщил мне, что на этот раз машина действительно запущена, что приказы о начале вторжения на Западе отданы и что Гитлер выехал на Западный фронт. Но к этому он добавил: «Еще существует вероятность, что операция будет отложена. Так происходило уже трижды. Так что давай немного подождем. В половине десятого – критическая точка отсчета. Если до 9.30 не последует отменяющего приказа, то это уже бесповоротно».

Затем Остер и я поужинали в городе. Конечно же это была в какой-то мере тризна, причем мы прошлись еще раз по всему, что мы успели сделать. Остер вдобавок рассказал мне, что после авантюры с Данией проводилось расследование, поскольку обнаружилась утечка информации. Хотя проводилось расследование, но подозрение пало не на нижеподписавшегося, а на бельгийского военного атташе, поскольку тот был связан с католическими кругами главного командования вермахта. «Итак, – сказал Остер, – мы хорошо перетасовали наши карты. Они до сих пор не догадываются, как в действительности обстоит дело».

Словом, мы поужинали в городе, и в половине десятого вечера я поехал с ним в штаб главного командования вермахта. Я ждал его на улице, прячась в тени, пока минут через 20 Остер не вернулся и не сказал: «Стало быть, мой дорогой друг, это правда. Отменяющего приказа не поступило, эта свинья выехала на Западный фронт, теперь это уже действительно бесповоротно. Надеюсь, после войны мы увидимся…» и проч.

Разговор наш происходил на такой вот ноте, а затем я быстрым шагом направился в нашу дипломатическую миссию, куда предварительно вызвал бельгийского военного атташе. Он уже ждал меня там, и после того, как я поделился с ним информацией, он, в свою очередь, помчался в свою миссию, чтобы отправить сообщение. Я же снял трубку и позвонил в военное министерство в Гааге. Конечно же это были незабываемые мгновения, поскольку в те двадцать минут, что я ждал соединения, сердце обливалось кровью. Минут через двадцать меня соединили, и у телефона оказался офицер, которого я, по счастью, хорошо знал, тогда лейтенант 1-го класса, а теперь капитан 1-го ранга Пост Уитвеер. С ним у меня состоялся разговор следующего содержания:

– Пост, вы узнаете мой голос, не так ли? Это Сас из Берлина. Я могу сказать вам лишь одно. Завтра рано на рассвете: ушки на макушке! Вы поняли меня? Повторите!

Он повторил и затем сказал:

– Итак, письмо 210.

Я подтвердил:

– Да, письмо 210.

Это был принятый нами в последний момент условный код, «письмо» означало вторжение, а две последние цифры – его дату. Итак, в этом случае письмо 210 было получено. Но на этом в тот день дело не кончилось, однако в любом случае мое сообщение получило ход. Примерно полчаса-час спустя после этого мне позвонил полковник ван де Пласше. (Полковник ван де Пласше был шефом отдела заграничной разведки.) Итак, он позвонил мне и сказал тоном, более или менее выражавшим сомнение:

– У меня такие дурные вести от вас о том, что вашей жене предстоит операция. Очень сожалею. Вы проконсультировались у всех врачей?

Отчего я, уже дважды скомпрометированный открытым разговором по телефонной линии, пришел в бешенство и, помимо всего прочего, заявил:

– Да, и я не понимаю, отчего вы в таких обстоятельствах еще и беспокоите меня. Я беседовал со всеми врачами. Операция состоится завтра на рассвете.

После чего я швырнул трубку…

Мое первое сообщение по телефону прошло в десять двадцать вечера по берлинскому времени, то есть без пяти девять по гаагскому. По второму разговору с полковником ван де Пласше у меня нет полной уверенности. Это могло быть и часом позже, в десять вечера по голландскому времени; а могло быть и в половине одиннадцатого.

На том моя роль военного атташе в Берлине была сыграна. Я исполнил свой долг. Я вернулся в свой отель, захватил зубную щетку и пижаму и отправился спать в дипломатическую миссию, поскольку посланник хотел, чтобы я больше не покидал представительство. На следующее утро в половине шестого в мою дверь забарабанил посланник: «Свершилось! Меня вызывает Риббентроп». И он уехал к Риббентропу, а мы стали крутить приемник. Тут мы услышали, что вторжение в самом разгаре…

Я оставался в дипломатической миссии. Через двое суток нас всех в ней полностью изолировали. К тому времени я уже уничтожил большую часть своего архива, а остатки его мы, то есть посланник и другие господа из дипломатической миссии, тщательно просмотрели в последний вечер перед нашим отъездом во Фридрихсхафен, чтобы запомнить наиболее важные вещи. Потому у меня теперь нет ни единой бумаги, которой я мог бы подкрепить справедливость своего рассказа. Но по прибытии в Швейцарию мы сделали краткие записи того, что произошло между 3-м и 10 мая. Во вторник вечером нас всем составом дипломатической миссии выслали в Фридрихсхафен, куда мы прибыли в среду и где ждали, когда нам разрешат перейти через швейцарскую границу. Ее мы пересекли у Романсгорна. Было это 20 мая…»

В 1933 году Геринг создал «Исследовательскую службу» и превратил ее в прекрасно слаженный аппарат, который с помощью многочисленного персонала успешно работал над расшифровкой радио-, телефонных и телеграфных переговоров. Особенно тщательно регистрировалась передача информации иностранными дипломатами. Входящие донесения всегда передавались абверу для анализа.

Днем позже полковник Пикенброк и адмирал Бюркнер (заграничная служба абвера) держали в руках донесение «Исследовательской службы», воспроизводившее удивительный разговор между Гаагой и Берлином.

Оба офицера, знавшие о хороших отношениях, существовавших между Остером и Сасом, сразу подумали об Остере как первоисточнике донесения о наступлении на Западе.