Бу великий и ужасный - Дино Динаев

А потом мы с Зайцем такое замутили, что чертям стало тошно, Заяц сгинул, а я теперь хожу и оглядываюсь на собственную тень.

Вопрос с эксгибиторами, который привел меня на склад, не стоил и выеденного яйца, но не это вывело меня из себя. Терпеть не могу, когда из меня делают дурака больше, чем я есть.

В нашем случае во вторую смену со склада пропало 4 эксгибитора разом. Случай не экстраординарный, в бытность мою и больше тырили. Поражала наглость осуществленной процедуры.

Подписал накладные листы один инженер, который подписывать их права не имел, выдавали почему-то через 2 недели после подписания, и самый криминал, замену как кошка языком слизнула. В общем, как ни крути, эксгибиторы сперли, что увеличивало безвозвратный процент потерь порта.

Мне следовало отобразить потерю в отчетных бумагах, дабы показать бдительность нашего доблестного БСК, вот собственно и все. Можно было откушать пирожок на обратном пути. Так как обед позади, а до окончания рабочего дня еще цельных 3 часа.

На складе в поте лица трудился Саботаж. На вид ему лет 100 и он давнишний пенсионер, призванный Гендоновым на усиление (сиречь, чтобы не брать молодых и получить налоговые льготы, наш пострел везде поспел). Собрав морщины на лбу в единый мыслительный узел и скорбно жуя губами словно старая лошадь, Саботаж вдумчиво вычитывал рекламу в бесплатной газетенке, и даже не пошевелился, гадский папа, когда я зашел. Хотя у них имеется звонок, звенящий всякий раз, когда открывается калитка на кованных воротах. Мера не излишняя, слесаря на складе любят покемарить.

Меня на складе в грош не ставили, потому что непосредственным начальником являлся мастер Коромыслов, которого кстати тоже ни в грош не ставили.

– Так что там с эксгибиторами? – спросил я чисто для проформы, садясь на стул Коромыслова, который как всегда находился в бегах, известное дело, мастера ноги кормят.

– А я хрен его знает! – нагло заявил Саботаж. – Я за ними не слежу!

– Но ты вроде являешься материально ответственным, – застенчиво напомнил я.

– А чо мне с ружом стоять?

– Я понимаю, новые свистнули, но старые хотя бы где? Где замена?

– Дак в перемотку отвезли, Семен Лексеич!

Меня задело, как мне непринужденно врут. Как Тимке какому-нибудь, который и года у нас не проработал.

– Брешешь! – отрезал я и тут вспомнил имя Саботажа. – Брешешь, Георгий! Я узнавал, в перемотку ничего не возили! Ты все без замены раздал! Только случайно ли накладные две недели лежали, не тебя ли ждали, пока ты во вторую смену выйдешь, чтоб без лишних глаз?

Он не отшвырнул с треском газету. От не вытаращил глаза, бормоча ругательства.

Он повел себя совершенно адекватно, что вообще то было на него не похоже. Он спокойно отложил газету, аккуратно сложил его вчетверо и спросил абсолютно индеферентным тоном:

– О чем это вы, Семен Алексеевич?

На лице его было написано недоумение, как будто он увидел на пороге конторки марсоход на гусеничном ходу, а не простого российского инженера. Тут меня окончательно переклинило.

Как пишут в плохих романах, наиболее вероятные события промелькнули перед его глазами.

Я представил, что когда Саботаж изъявит желание встать стула, чтобы уйти, хлопнув дверью конторки, как я сладострастно наступаю ему ногой на полу безразмерного халата, возлежавшего на шашке, и не даю ему этого сделать. Ну прям как Жеглов Юрскому наступил.

Дальнейшие события представились мне как иллюстрированное приложение к уголовному кодексу. Вот я забиваю Саботажу якорь в ж…, попутно замеряя вылет вала. Вот следующая картина маслом «Избиение святого Георгия якорной цепью». Красивый стоп-кадр «Саботаж падает с верхнего стеллажа на ржавые балки».

Нечеловеческим усилием воли я прогнал видения, вернув на место инженера Сэма, но от этого он не сделался менее опасным, хитрым и коварным.

– Знаешь ли ты, брат Георгий, что на носу у тебя презентация, которую будет проводить лично господин Бу, великий и ужасный? – вкрадчиво сказал я.

– А нам что презентация, что х…тация! Мы люди маленькие, – нагло заявил он, вдали от начальства они все смелые.

Когда он хотел пасть раззявить, то я положил ему на рот руку, не совсем чистую, по пути я успел посетить сортир, а потом пощупать пару дизелей на полках. Сами понимаете, руки я мыть не стал.

– Знаешь ли ты, раб божий, как господин Бу поступает с такими маленькими людьми? – тем же зловещим тихим голосом продолжил я. – Если ты думаешь, что тебе дадут путевку в санаторий, то должен тебя разочаровать. Ты знал бригадира электриков? Знаешь, что Бу с ним сделал?

– Так вроде Бу еще не приехал, – неуверенно проговорил Саботаж.

– Электрик тоже так думал. Бу зашел в док, а в доке темно. Он выводит монтера на пирс, будто бы для проработки, а легонько так локоточком и толкнул. Тот с пирса и рухнул как подкошенный, да головенкой об топляк. Камнем на дно!

– А чего люди то?

– Сделали вид, что ничего не случилось. А ты как бы поступил? Массовые сокращения на носу, вякнешь, и ты за забором!

– Какой вы жути напустили, Семен Алексеевич! У меня же вторая смена! Сидишь тут ночью один, пирс рядом, так и кажется, утопленники о причал бьются. Вы врать не станете, вас все знают, – глаза его сделались белыми от страха. Воочию я убедился, что в порту про меня многое болтают, и не всегда это вредит делу.

Спустя четверть часа я омывал руки в море. На 6-пирсе имелась прорубленная в бетоне лестница, чтобы спуститься к воде. Мне казалось, что руки до сих пор пахнут чужим потом и страхом.

Саботаж вернул пропавшие эксгибиторы. Скорее всего, купил за свои деньги и положил на место, «как будто так и було».

Годзинскому я доложил, что «в Багдаде все спокойно».

Порт сродни Минотавру, перемалывающему людей. Каждый божий день вынь да положь человеческую жертву. У каждой жертвы свой срок. Кто тянет до пенсии, чтобы помереть в первый же год заслуженного отдыха. Чаще умирают в процессе, как помер Витек из бюро суд помощи. Лежал дома, смотрел телевизор, руки за голову. Сердце и остановилось, хотя он на сердце никогда не жаловался, веселый был человек.

Один я знаю, что сердце тут не при чем. Порт взял очередную жертву и сыто отрыгнул. Кто следующий?

Мне жаль всех, кто пыряет в порту (исключая французов и японцев). Я вижу, как они стареют, как в каждодневных скандалах уходит навсегда красота и здоровье. И как душу продают, я тоже вижу. Тело тоже в цене, особенно у секретарш.

Но одного человека мне жальче других. Когда я поднялся с пирса и увидел тощую нескладную фигуру, вихор светлых волос, интеллигентные очечки, не сказать, что сердце сжалось, это слишком человечное для меня чувство, но чувство сожаления в нем поселилось, это без преувеличения.

Сашку Караваева порт переварил быстрее остальных. Почему? Он не умел защищаться, не мог скрываться за маской циника, и когда порт, гордость России, издыхал словно забитый мамонт, он не мог над этим посмеиваться.

«– Постойте, это вы про того самого гражданина Караваева? Знаменитого программиста? В таком случае, мне непонятна ваша жалость и умилительная интонация. Судя по моим данным, Караваев был отличным профессионалом, слава о котором, благодаря написанной им выдающейся программе, прогремела на весь порт.

– К большому сожалению, деловые качества у нас в порту никак не связаны с материальным благополучием.

– Это кто вам сказал?

– Винни-Пух!»

Караваев был редкостной ищущей личностью, нетипичной для нашего времени. Он приехал в город, когда остальные бежали из него как из охваченной чумой Генуи в 14 веке. Моногород был обречен и без боя сдан интервентам.

С упорством, достойным лучшего применения, Караваев за копейки пахал в порту, отдавая зарплату почти целиком за съемную квартиру.

Он явно был не из нашего времени, а из другого, когда понятие «энтузиазм» еще не сгинуло, когда люди не ходили в церковь, они верили. В будущее, гуманизм, добро. Представления не имею, откуда он взялся, и почему именно у нас. Должно быть, это была проверка на совесть, очередная проверка с самого верха, которую мы как всегда не прошли.

Он стал активистом совета молодых специалистов, занавешивая грамотами съемную квартиру. Он пырял по 12 часов без выходных, ни получая ни копейки сверху.

Чем-то он напоминал меня молодого. Только я успел закрыться, уйти в глухую оборону, поднять руки и закрыть кулаками челюсть, он же кулаки разжал и весь раскрылся.

С бессильной тоской я наблюдал, как порт ломает и курочит нормального парня. За год он старел на пять, лез во все проблемы, получая шишки там, где другие получали бабло. Да он и бабло не знал что такое. Настоящее бабло, которое делали в порту.

Но это было еще цветочки, худшее началось, когда он влюбился. Такие люди как Санек Караваев влюбляются исключительно в королеву. Он и полюбил…Блондинку.

Признаю, она первая красавица порта. Когда Караваев на нее запал, она перевелась из нашего бюро в секретарши капитана порта и сделалась недостижимой для обычных земных парней. Я знал ее еще по работе в БСК, и сам подпал под ее очарование. Да и как иначе? Наш столы стояли рядом, Блондинка обожала глубокие декольте, и каждый день я знал какого цвета у нее лифчик. Все новые духи я нюхал у нее под ушком, с которого Блондинка грациозным движением снимала локон.