Бу великий и ужасный - Дино Динаев

Дино Динаев

Бу великий и ужасный

Роман

Не становись тем, кого из тебя делают.

Пролог

Меня, оберштурмбанфюрера СС Отто Краузе, убили 1 мая 1945 года.

Печальное для меня событие имело место 1 мая, когда вместе с весной в Берлин пришли коммунисты. Люблю в это время года гулять по Большому Тиргартену. Нежно зеленые барочные клумбы, знаменитые лимонные деревца, «золотая эльза». Все это пошло коту под хвост, когда 1 мая 45-го года иваны зажали на Розенштрассе 12-й взвод гауптманна Эльзера. Да и черт бы с ним, если бы вместе с ним не влип в оказию я сам.

Я бы успел удрать в Потсдам, если бы не потратил часть времени на переодевание и уничтожение аусвайса, в результате чего на свет вместо штурмбанфюрера с 20-ти летним стажем в РСХА появился бы простой гренадер, а то и матрос.

Теперь я сидел на полу в жидовской богадельне, ощущая, как содрогаются стены от ползущих по Розенштрассе «Сталиных»[1].

Эльзер повернул ко мне чумазое лицо, лишь во рту белели крупные лошадиные зубы.

– Шайзе-вопрос, Отто! – ухмыльнулся он. – Сейчас подгонят пушки на прямую наводку, и встретимся на небесах! Тебя не напрягает, что отсюда же туда отправились и жиды?

В этот момент мне нестерпимо захотелось пристрелить этого педика (педиков я всегда расстреливал с особым удовольствием, фюрер бы меня понял).

За меня это сделали советы.

По моим расчетам подкравшийся Иван сидел сбоку под самым окном. Когда Эльзер недопустимо высунулся – Ваньюшка снес ему полчерепа. Да так неудачно, мозги заляпали меня с ног до головы.

Я прикинулся мертвым. Во всяком случае, когда варвары ворвались в богадельню и стали добивать дойче зольдат, меня не прирезали в первую же минуту вместе с остальными.

Нельзя ничему радоваться заранее. Я бы не выдал себя, долежал до ночи и сбежал в Потсдам, если бы кто-то со всей дури не засадил мне штыком в ногу. Громким ором я выдал себя. С меня тотчас стащили труп Эльзера, который едва не сослужил мне добрую службу, и я увидел над собой совсем уж дикого Ивана, желтолицего и узкоглазого как япошка.

Я как водится, закричал, что Гитлеру, собственно, капут. Я знал, что фюрера уже нет, и он не мог на меня обидеться (или расстрелять). Сам видел, как его грохнули, мы еще с коллегами из отдела помечтали, что неплохо бы Еве вдуть, но ее тоже грохнули.

Варвар, не реагируя на призывы к миру и милосердию, замахивался винтовкой со штыком, с которого уже капала моя собственная кровь.

Не отрывая взгляда от его кошачьих глаз, я потянул за ремень шмайсер.

Так собственно мы и умерли оба одновременно. Он с десятком пуль в пузе, я со штыком в груди!

В первый раз я очнулся в госпитале. Скорее всего, в Потсдаме, так как берлинский разбомбили еще в апреле.

Я лежал в стеклянном гробу (вообще-то дурная примета) с пучком проводов, подсоединенным к различным частям моего тела, включая самую дорогую. Я имею в виду голову, а вы что подумали.

– У тебя золотая голова, Отто! – неоднократно признавал обер-фюрер Мольтке. – Жалко, что досталась такому ослу!

Впрочем, отношения к делу это не имеет.

За стеклянными стенами гроба болтались две искаженные головы, вытянутые как дыни. Такую же уродскую башку мне приходилось видывать у одного шведа (потом его тоже расстреляли).

Увидев, что больной пришел в себя, крышку подняли, и головы обрели нормальные размеры. Сестра милосердия была старой, и скорее всего, впала в маразм, потому что влезла вперед офицера.

– Очнулся! Вы как себя чувствуете?

– Пошла в задницу, карга старая! – сказал я.

– Посттравматический синдром, – понимающе кивнул доктор.

– Вас еще не расстреляли? Говорят, советы расстреливают всех арийцев! – сообщил я.

Мой собственный голос мне не понравился. Точнее будет сказано, я его не узнал.

– Заговаривается, – опять встряла старуха, и я спросил, где мой табельный «Вальтер».

– Вальтер? Это ваш родственник? – не понял док, и я посмотрел на него, как на идиота.

Я сказал, что возможно. Они тут в Потсдаме все поглупели от бомбежек.

– Вы помните, как вас зовут? – задал новый вопрос док.

– Что за дурацкий вопрос? Конечно, помню! – выпалил я. – Где моя форма и оружие?

– Назовите ваше имя!

Я не назвал не от того, что не помнил. В этот момент взгляд мой упал на портрет на стене.

– Это кто? – не понял я.

Они оба обернулись, потом вернулись ко мне.

– Это Путин!

– А где фюрер?

Они снова многозначительно переглянулись.

– Вы помните, что с вами произошло?

Уже чуя подвох, я не стал говорить, что меня подстрелил желтоглазый Ванюшка.

– Вас зовут Семен Алексеевич Гадалин, вы сильно пострадали при задержании. Только этим я объясняю возникшую амнезию.

Меня словно со всего маху ударил в поддых унтерфюрер Клоп, здоровый, собака, на сосисках отъел харю.

Безуспешно пытаясь вздохнуть, я полетел во вращающуюся тьму.

Второй раз я очнулся в тюрьме.

Когда подтвердилось, что Бу убит, мне заменили следователя.

До этого моим делом занимался Моршанский, занятный тип. Мне он живо напомнил обер-штандартенфюрера Мольтке, ту еще баварскую свинью.

В бытность его комендантом концлагеря, стало известно о случае воровства одного из старших по бараку. Жидовский бы обрезанный хрен с ним, если бы он тырил у зэков, но у него хватило ума умыкнуть кило золотых коронок с центрального склада. Вместо того чтобы расстрелять подлеца, Мольтке, этот осел, позорящий наше доблестное гестапо, вызвал к себе весь дежурный взвод, человек 30, и начал на всех скопом орать, какой он страшный, и что он со всеми сделает. Ничего, естественно он с ними не делал. 29 сотрудников, которые были совершенно не при делах, страшно обижались. Единственный виновный тоже делал вид, что обижен. У Мольтке делалось давление. На этом все закачивались.

Старшие по баракам при встрече говорили:

– Крут лагер-фюрер!

Все были довольны. При таком олухе можно было воровать по-черному, даже стул из-под него упри, возьмет за грудки старика-добровольца из фольксдойче, но никак не вора. Когда он ушел на повышение, в Берлин, все ужасно расстраивались.

Новому следователю лет 40-а, роста ниже среднего, короткая стрижка. Когда конвой доставил меня в кабинет, я должен был ужаснуться царящему там порядку. Ничего лишнего. Даже второй стакан от графина убран. Стопка чистых листов на столе без единой пылинки.

Если бы следак не был жидом, то я подумал, что угодил к нашим в гестапо.

Мужчина достал стерильный футляр из кармана пиджака и аккуратно водрузил на крохотный нос очки в тончайшей оправе, со стеклами, протертыми до состояния полной невидимости.

От него так и разило опасностью. Страшнее мог быть только желтолицый русский варвар с гранатой.

– Следователь следственного комитета Российской федерации полковник юстиции Петр Исаакович Кручина, – представился он. – С этого момента ваше дело поручено вести мне. Должен сообщить неприятное для вас известие. Согласно материалам следствия господин Бу убит, и статья, вменяемая вам в обвинение, гражданин Гадалин, переквалифицирована на более тяжкую. Замена следователя вызвана именно этой причиной. Вопросы есть? Нет? Тогда у меня к вам два вопроса. Всего два. Перед тем, как ответить, рекомендую хорошенько подумать. Вопрос первый: признаете ли вы себя виновным в совершении убийства? Вопрос второй: вы были задержаны во дворе дома по адресу Столичный проспект,57. При вас обнаружена огромная сумма наличных денег, как в рублях, так и в валюте. Свидетели утверждают, что ваша машина простояла не менее получаса. За это время вы вполне могли опередить план «Перехват» и выскочить из города. Вы кого-то ждали? Кто был вашим сообщником? Советую вам не молчать. Вам понятны мои вопросы?

– Кто такой Бу? – спросил я.

1

– Бу Капелло, 60 лет, топ-менеджер мирового уровня, гражданин Швеции, бакалавр Стокгольмского университета, выпускник Гарварда. Представитель высшего менеджмента Альянса. Работал в США, Швеции и теперь в России. Специалист по развивающимся рынкам. Миллионер. Вы все-таки можете мне объяснить, зачем вы его убили?

– Не люблю шведов! – признался я. – Я одного у нас в гестапо лично расстрелял.

Ни один мускул не дрогнул на лице Петра Исааковича.

– Не стоит пытаться симулировать сумасшествие, гражданин Гадалин. Со мной этот фокус не пройдет, как вас там, штурмфюрер?

– Верю, – серьезно произнес я. – Только мое звание штурмбанфюрер. Мне его присвоили месяц назад, в апреле.

– Сейчас август!

– Я имею в виду, апрель 45-го.

– Нам совершенно не обязательно вспоминать такую старину, гражданин Гадалин. Расскажите, с чего началось ваше знакомство с Бу.

Я совсем был уж готов признать, что ни шиша не помню из жизни несчастного, стало быть, даже жизнь не сумею выторговать. Как вдруг в памяти ожила картинка.

Порт. Визгливые крики чаек.