Когда она искушает - Габриэль Сэндс

— Хочешь, чтобы я пряталась за твоей спиной?

— Называй это как хочешь. Таковы мои правила, — говорю я, даже когда мое сердце виновато колотится.

Она молода. Она сестра Де Росси. Она и так достаточно большая проблема.

И все же мы покинули Ибицу меньше часа назад, а я уже обнаружил, что не могу оторвать глаз от ее чертовых ног.

Лучше пусть она будет чем-то занята и подальше от моего проклятого взгляда.

ГЛАВА 4

МАРТИНА

Мы приземляемся на крошечной травяной взлетно-посадочной полосе где-то в Италии. Аэропорта нет — только ангар, поля и несколько домов вдалеке, окна которых мерцают оранжевым светом.

Прошел час с тех пор, как Джорджио конфисковал мой телефон, и мое мнение о нем быстро испортилось. Он может быть красивым, но он придурок.

Я в ярости.

Серьезно, в чем его проблема?

«Я думаю, тебе будет полезно меньше экранного времени». Кто спросил его мнение?

Пока самолет рулит по взлетно-посадочной полосе, он достает телефон и начинает печатать текст, посыпая солью рану.

Мои кулаки сжимаются.

У меня отчетливое ощущение, что Джорджио решил сделать меня своей проблемой, и мне это совсем не нравится. Все, чего я хочу, это чтобы меня оставили в покое. Где мужчина, которого я встретила у бассейна, который сказал мне, какой он плохой и как мне надо держаться подальше? Я думала, что буду жить с этой его версией.

Но эта версия? Он слишком заботится. Конечно, я не говорю, что он заботится обо мне. Он даже не знает меня. Но Дем, вероятно, сказал ему внимательно следить за мной или что-то в этом роде, и Джорджио явно принял эту задачу близко к сердцу.

Мое отчаянное желание вернуть телефон сводит меня с ума. Я верну его завтра. Я должна. То, как я полагаюсь на это устройство, должно заставить меня задуматься, но, честно говоря, я не настолько заинтересована, чтобы исследовать его. Зуд уже вернулся, и я знаю, что будет только хуже. Мне нужно иметь возможность отправить сообщение Имоджин. Так я остаюсь в здравом уме.

Я провожу руками по лицу. Ни в коем случае я не займусь никакими другими «мероприятиями», предложенными Джорджио. Все они звучат утомительно. Действительно, от одной мысли о них я чувствую усталость.

Самолет катится к остановке. Мы с Джорджио встаем одновременно, и расстояние между нашими сиденьями так мало, что его рукав задевает мою руку. Он опускает тяжелый взгляд на мое лицо. — Полчаса езды, и мы на месте.

Я сжимаю в кулаке его куртку и протягиваю ему. — Мне это больше не нужно.

Он осматривает мое тело ленивым взглядом, затем отодвигает мне куртку. — Да, ты знаешь. Ночью здесь холодно.

— Я сказала, я…

Он не слушает, он просто обходит сиденье и идет к выходу из самолета.

Злой огонь лижет мои внутренности. Мои зубы сжимаются. Не знаю, что хуже: ничего не чувствовать, как сегодня утром, или ощущение, будто я хочу задушить его во сне.

Нас ждет машина, водитель-седой мужчина пузатый и густыми усами. Его зовут Томмазо, и он приветствует Джорджио рукопожатием, а меня теплой улыбкой.

— С возвращением, — говорит он Джорджио. — София будет так рада тебя видеть. Она очень скучала по тебе, Джорджио.

Мои брови сведены вместе. Кто такая София? Я думала, он сказал, что там были только мы и трое сотрудников.

Призрак улыбки скользит по губам Джорджио. — Я тоже с нетерпением жду встречи с ней.

Может, это служанка, и все знают, что он с ней спит.

Раздражение царапает мое горло. Ага. Могу поспорить на что угодно, что София — горничная, и у нее есть дополнительная обязанность — согревать его постель. Учитывая, что мы говорим о Джорджио, я сомневаюсь, что она видит в этом что-то кроме выгоды.

Ветер прижимает его белую рубашку к его мускулистой спине, пока он разговаривает с Томмазо, и, как бы я ни была раздражена, невозможно сопротивляться желанию проверить его. Этот человек сложен как более высокая версия Давида Микеланджело. Так много хребтов и долин.

Я вздыхаю. София — счастливая девушка.

Мы садимся в машину, Джорджио садится за руль, Томмазо справа от него, а я сзади. Дорога всего две полосы, и по пути мы не обгоняем ни одной машины. Слишком темно, чтобы что-то разглядеть по сторонам дороги, но у меня создается впечатление, что там много полей и деревьев.

Я никогда не была в Умбрии, но знаю, что это рай для гурманов. В лесах региона трюфели растут под землей, и люди добывают их с помощью собак-ищеек. Раньше я была в восторге от таких вещей, но после Нью-Йорка мой интерес к кулинарии угас. У меня было несколько всплесков вдохновения в начале, когда Вэл поселилась у нас, но после последней атаки Лазаро даже они прекратились.

Что есть, то есть.

Я смотрю на Джорджио. Он тихо говорит Томмазо по-итальянски, и я не могу разобрать, что он говорит сзади, но, клянусь, я снова слышу, как он произносит «София».

Закатив глаза, я отвожу взгляд.

Машина сворачивает на узкую грунтовую дорогу, которая исчезает в густом лесу, и когда деревья вокруг нас снова расступаются, я впервые вижу замок.

При виде этого у меня из легких выбивается воздух.

Он стоит на холме, луна освещает высокую средневековую башню и трехэтажное здание, окруженное соснами и пышными дубами. На горизонте за ним слои холмов, которые выступают из земли, как огромные шипы, прежде чем раствориться в ночном небе.

Я опускаю окно и вдыхаю прохладный лесной воздух. Джорджио был прав, здесь холодно, но я держу его куртку сложенной на коленях. Не потому, что я упрямая, а потому, что не хочу привыкать к запаху его одеколона.

Эта моя влюбленность должна умереть. По крайней мере, это просто физическое.

Засунув руки под бедра, я выглядываю в окно, когда мы въезжаем в большой двор. Включается свет, активируемый движением.

Нужно многое принять, но затем Джорджио видит, как я зеваю, и, как бы я ни протестовала, настаивает на том, чтобы провести меня внутрь.

— Тебе нужно отдохнуть, — хрипло говорит он, ведя меня через огромную входную дверь, обхватив ладонью мой локоть. — У тебя будет достаточно времени, чтобы осмотреться завтра.

Мы проходим через большой холл, освещенный несколькими настенными бра, прежде чем подняться по винтовой лестнице из скрипучего старого дерева. Джорджио проходит мимо двух дверей и останавливается перед третьей. Поворачивая ручку, он смотрит на меня. — Это