Белла Ахмадулина - Белла Ахмадулина

Гусиный Паркер

Когда, под бездной многостройной,вспять поля белого иду,восход моей звезды настольнойлюблю я возыметь в виду.

И кажется: ночной равниной,чья даль темна и грозен верх,идёт, чужим окном хранимый,другой какой-то человек.

Вблизи завидев бесконечность,не удержался б он в уме,когда б не чьей-то жизни встречность,одна в неисчислимой тьме.

Кто тот, чьим горестным уделомтерзаюсь? Вдруг не сыт ничем?Униженный, скитался где он?Озябший, сыщет ли ночлег?

Пусть будет мной – и поскорее,вот здесь, в мой лучший час земной.В других местах, в другое времяон прогадал бы, ставши мной.

Оставив мне снегов раздолье,вот он свернул в моё тепло.Вот в руки взял моё родноезлато-гусиное перо.

Ему кофейник бодро служит.С пирушки шлют гонца к нему.Но глаз его раздумьем сужени ум его брезглив к вину.

А я? В ладыжинском оврагеколи не сгину – огонёкувижу и вздохну: навряд лидверь продавщица отомкнёт.

Эх, тьма, куда не пишут письма!Что продавщица! – у ведраводы не выпросишь напиться:рука слаба, вода – тверда.

До света нового, до жизнимне б на печи не дотянуть,но ненавистью к продавщицедуша спасется как-нибудь.

Зачем? В помине нет аванса.Где вы, моих рублей дружки?А продавщица – самовластна,как ни грози, как ни дрожи.

Ну, ничего, я отскитаюсь.С получки я развею грусть:и с продавщицей расквитаюсь,и с тем солдатом разберусь.

Ты спятил, Паркер, ты ошибся!Какой солдат? – Да тот, узбек.Волчицей стала продавщицав семь без пяти. А он – успел.

Мой Паркер, что тебе в Ладыге?Очнись, ты родом не отсель.Зачем ты предпочел латынидокуку наших новостей?

Светает во снегах отчизны.А расторопный мой геройещё гостит у продавщицы:и смех, и грех, и пир горой.

Там пересуды у колодца.Там масленицы чад и пыл.Мой Паркер сбивчиво клянётся,что он там был, мёд-пиво пил.

Мой несравненный, мой гусиный,как я люблю, что ты смешлив,единственный и неусыпныйсообщник тайных слёз моих.

Лебедин мой

Всё в лес хожу. Заел меня репей.Не разберусь с влюблённою колючкой:она ли мой, иль я её трофей?Так и живу в губернии Калужской.

Рыбак и я вдвоём в ночи сидим.Меж нами – рощи соловьев всенощных.И где-то: Лебедин мой, Лебедин —заводит наш невидимый сообщник.

Костёр внизу и свет в моем окне —в союзе тайном, в сговоре иль в споре.Что думает об этом вот огнетот простодушный, что погаснет вскоре?

Живём себе, не ищем новостей.Но иногда и в нашем курослепегостит язык пророчеств и страстейи льётся кровь, как в Датском королевстве.

В ту пятницу, какого-то числа —ещё моя черемуха не смерклась —соотносили ласточек крыла́глушь наших мест и странствий кругосветность.

Но птичий вздор души не бередилмечтаньем о теплынях тридесятых.Возлюбим, Лебедин мой, Лебедин,прокорма убыль и снегов достаток.Да, в пятницу, чей приоткрытый входв субботу – всё ж обидная препонаперед субботой, весь честной народс полдня искал веселья и приволья.

Ладыжинский задиристый мужик,истопником служивший по соседству,еще не знал, как он непрочно живвблизи субботы, подступившей к сердцу.

Но как-то он скучал и тосковал.Ему не полегчало от аванса.Запасся камнем. Поманил: – Байкал! —Но не таков Байкал, чтоб отозваться.

Уж он-то знает, как судьбы бежать.Всяк брат его – здесь мёртв или калека.И цел лишь тот, рождённый обожать,кто за версту обходит человека.

Развитие событий торопя,во двор вошли знакомых два солдата,желая наточить два топорадля плотницких намерений стройбата.

К точильщику помчались. Мотоцикл —истопника, чей обречен затылок.Дождь моросил. А вот и магазин.Купили водки: дюжину бутылок.

– Куда вам столько, черти? – говорю, —показывала утром продавщица.Ответили: – Чтоб матушку твоюнам помянуть, а после похмелиться.

Как воля весела и велика!Хоть и не всё меж ними ладно было.Истопнику любезная Окадля двух других – насильная чужбина.

Он вдвое старше и умнее их —не потому, чтоб школа их училапо-разному, а просто истопникусмешливый и едкий был мужчина.

Они – моложе вдвое и пьяней.Где видано, чтоб юность лебезила?Нелепое для пришлых их ушей,их раздражало имя Лебедина.

В удушливом насупленном умебыл заперт гнев и требовал исхода.О том, что оставалось на холме,два беглеца не думали нисколько.

Как страшно им уберегать в лесахродимой жизни бедную непрочность.Что было в ней, чтоб так её спасатьв березовых, опасно-светлых рощах?

Когда субботу к нам послал восток,с того холма, словно дымок ленивый,восплыл души невзрачный завитоки повисел недолго над Ладыгой.

За сорок вёрст сыскался мотоцикл.Бег загнанный будет изловлен в среду.Хоть был нетрезв, кто топоры точил,возмездие шло по прямому следу.

Мой свет горит. Костер внизу погас.Пусть скрип чернил над непросохшим словомкак хочет, так распутывает связьсюжета с непричастным рыболовом.

Отпустим спать чужую жизнь. Одинрассудок лампы бодрствует в тумане.Ответствуй, Лебедин мой, Лебедин,что нужно смерти в нашей глухомани?

Печальный от любви и от вина,уж спрашивает кто-то у рассвета:– Где, Лебедин, лебёдушка твоя?Идут века. Даль за Окой светла.И никакого не слыхать ответа.

Был ли молод монах, чье деянье сохранно?Тосковал ли, когда насаждал-поливалочертания нерукотворного храма?

Палец на губах

По улице крадусь. Кто бедный был Алферов,чьим именем она наречена? Молчи!Он не чета другим, замешанным в аферах,к владениям чужим крадущимся в ночи.

Весь этот косогор был некогда кладбищем.Здесь Та хотела спать… ненадобно! Не то —опять возьмутся мстить местам, её любившим.Тсс: палец на губах! – забылось, пронесло.

Я летом здесь жила. К своей же тени в гостизачем мне не пойти? Колодец, здравствуй, брат.Алферов, будь он жив, не жил бы на погосте.Ах, не ему теперь гнушаться тем, что прах.

А вот и дом чужой: дом-схимник, дом-изгнанник.Чердачный тусклый круг – его зрачок и взгляд.Дом заточён в себя, как выйти – он не знает.Но, как душа его, вокруг свободен сад.

Сад падает в Оку обрывисто и узко.Но оглянулся сад и прянул вспять холма.Дом ринулся ко мне, из цепких стен рванулся —и мне к нему нельзя: забор, замо́к, зима.

Дом, сад и я – втроём причастны тайне важной.Был тих и одинок наш общий летний труд.Я – в доме, дом – в саду, сад – в сырости овражной,вдыхала сырость я – и замыкался круг.

Футляр, и медальон, и тайна в медальоне,и в тайне – тайна тайн, запретная для уст.Лишь смеркнется – всегда слетала к нам Тальони:то флоксов повисал прозрачно-пышный куст.

Террасу на восход – оранжевым каким-тозатмили полотном, усилившим зарю.У нас была игра: где потемней накидка? —смеялась я, – пойду калитку отворю.

Пугались дом и сад. Я шла и отворялакалитку в нижний мир, где обитает тень, —чтоб видеть дом и сад из глубины оврагаи больше ничего не видеть, не хотеть.

Оранжевый, большой, по прозвищу: мещанский —волшебный абажур сиял что было сил.Чтобы террасы цвет был совершенно счастлив,оранжевый цветок ей сад преподносил.

У нас – всегда игра, у яблони – работа.Знал беспризорный сад и знал бездомный дом,что дом – не для житья, что сад – не для оброка,что дом и сад – для слез, для праведных трудов.

Не ждали мы гостей, а наезжали если —дом лгал, что он – простак, сад начинал груститьи делал вид, что он печется о семействеи надобно ему идти плодоносить.

Съезжали! – и тогда, как принято: от печки —пускались в пляс все мы и тени на стене.И были в эту ночь прилежны и беспечнымой закадычный стол и лампа на столе.

Ещё там был чердак. Пока не вовсе смерклось,дом, сад и я – на нём летали в даль, в поля.И белый парус плыл: то Бёховская церковь,чтоб нас перекрестить, через Оку плыла.

Вот яблони труды завершены. Для зреньяпрелестны их плоды, но грустен тот язык,которым нам велят глухие удареньяс мгновеньем изжитым прощаться каждый миг.

Тальони, дождь идет, как вам снести понурость?Пока овраг погряз в заботах о грибах,я книгу попрошу, чтоб Та сюда вернулась,чьи эти дом и сад… тсс: палец на губах.

К делам других садов был сад не любопытен.Он в золото облёк тот дом внутри со мнойтак прочно, как в предмет вцепляется эпитет.(В саду расцвёл пример: вот шар, он – золотой.)

К исходу сентября приехал наш хозяин,вернее, только их. Два ужаса дрожат,склоняясь перед тем, кто так и не узнает,какие дом и сад ему принадлежат.

На дом и сад моя слеза не оглянулась.Давно пора домой. Но что это: домой?Вот почему средь всех на свете сущих улицмне Ваша так мила, Алферов милый мой.

Косится домосед: что здесь прохожим надо?Кто низко так глядит, как будто он горбат?То – я. Я ухожу от дома и от сада.Навряд ли я вернусь. Тсс: палец на губах…

Сиреневое блюдце