Отец - Георгий Соловьев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Это уж мое дело.
— Не бунтуй, говорю. Приходи в начале сентября. Дело верное будет. — Дверца окошка захлопнулась; на этот раз изнутри щелкнула задвижка.
В коридоре, достав из сумочек зеркальца, прихорашивались все те же девчонки. Они от слова до слова слышали разговор Анатолия и насмешничали.
— Бедный мальчоночка… — простонала рыженькая.
— Мальчоночка? — курчавая и тоненькая сделала круглые глаза. — Зрелый мужчина! Даже с аттестатом зрелости и золотой медалькой.
— А в ночную смену еще ставить нельзя.
— Под станком уснет дитятко.
— А то мизинчик какой не туда сунет. Кто отвечать будет?
— Вот директор и приказал не брать таких мальчишей-кибальчишей.
— Ха-ха-ха…
— Брррысь! — презрительно бросил Анатолий, проходя мимо насмешниц. — Сороки…
— Ой, не могу. Какой кошмарно взрослый.
«Проболтались как-нибудь на родительской шее до срока. Теперь таких-то всяк возьмет». Злясь на все на свете, и в том числе на болтушек девчонок, Анатолий вышел из флигеля отдела кадров. За забором тянулся белый заводской корпус, он живо напомнил Анатолию, как час назад отваливал от пристани белый теплоход «Владимир Короленко» и как Тольян решился было ехать со своими и поехал бы, да поздно решился. Всего какая-то минута промедления — и остался он на пристани. А все уехали. Так и с поступлением на завод. «Зевака дал», Тольян.
Анатолия как золотого медалиста, имеющего высокие шансы на поступление в вуз, не включили в список выпускников школы, нуждающихся в немедленном трудоустройстве. Теперь все, кто был в этом переданном на завод списке, работали. Часть ребят и девчат пробивалась в институты и техникумы; кое-кто устроился на завод благодаря связям родителей; некоторые из хорошо обеспеченных семей решили годок отдохнуть после школы. Анатолий же оказался в нелепом положении. «Зевака дал» сам и от помощи отца отказался: без блата хотел обойтись.
«Пойду в партком завода… Напишу в Цека комсомола…» — бушевал в мыслях Анатолий. Он дошел до своего дома и сел на выступ фундамента.
Кусая губы и глядя на шоссе, на корпуса завода, на недостроенную баню и на редких прохожих, он силился заставить себя принять мудрое решение насчет своей дальнейшей жизни.
Пойти работать куда угодно? Хотя бы на стройку. Может, вот эту намозолившую людям глаза баню будут в конце концов достраивать? Не боится Анатолий никакой работы. Но он должен осуществить заветную мечту отца.
Хочет старик, чтобы его фамилия на заводе жила. Артем не вернется. Марина обязательно выйдет замуж за Сергея Антоновича и станет Соколовой. Остается на заводе один коренной Поройков — это он, Анатолий. Отец хотел, чтобы он пришел на завод инженером, потому и наставлял идти в институт. Анатолий обещал отцу стать инженером, работая на заводе, и это теперь было делом его чести. И вот это заветное никак не пробьется в зеленую фанерную дверцу окошка.
Что там забор вокруг цехов со сторожевыми собаками на постах! Что вахтер в проходной с затертым до блеска наганом в рыжей кобуре! Что представляет собою бюро пропусков по сравнению с мегерой, сидящей в глубине окошка! И вот как оборачивалось все, о чем он думал, когда писал сочинение на экзамене. Пышностей-то сколько написал о вступлении в большую жизнь, а вступать-то приходится вон как. «А не так ли вот и получаются лоботрясы?»
— Ерунда, — вслух сказал Анатолий, ударяя кулаком по цементированному выступу фундамента, на котором сидел.
Тротуаром быстро шел Альфред Степанович, отмахивая левой рукой такт шагам; в правой он нес ведерко, обвязанное тряпицей. Анатолий хотел было скрыться, но Альфред Степанович уже заметил его. Анатолий встал и по-ученически поклонился.
— Здравствуй, Толя! — Альфред Степанович протянул Анатолию руку. — Родители уехали?
— Часа три уж плывут по Волге.
— А сам что поделываешь? Как с работой?
Тольян поведал о своих огорчениях очень сухо и коротко, поглядывая на учителя исподлобья.
— Да-а, — протянул тот. — Александр Николаевич просил меня, чтобы я без него был тебе в случае чего советчиком. А дела вон какие. Значит, сентября ждать. А я, видишь ли, на рыбалку собираюсь, червей накопал в овраге. Просто жилу открыл, — учитель оживленно улыбнулся. — Поедем, Толя, с нами? Я сейчас свободен, а уж коль так — на Волгу! На неделю отправляемся! Вот где мы с тобой и поговорим!
— А возьмете?.. — растерялся Анатолий.
Учитель добро и участливо смотрел на Тольяна, и это подкупило юношу. В его воображении представился берег Волги. Купайся, загорай на горячем песке сколько влезет. А ночью костер с летящими в темное небо искрами… Все это Анатолий видывал только в цветном кино. И чем это было хуже комфортабельного теплохода?
— Приглашаю! Прошу! А он: «возьмете?» — Альфред Степанович рассмеялся и деловито посмотрел на часы. — Времени у тебя в запасе уйма. К двадцати ноль-ноль будь готов. Я за тобой заеду. Самое главное — это хлеб и картошка… Кружка, ложка, миска… Одеяло… — Он дал столь подробные указания, что Анатолий, прибежав домой, поспешил их записать для памяти.
Начинать сборы нужно было с картошки: запасов этого самого главного продукта для рыбака в доме не было. Итак, срочный рейс на базарчик.
Анатолий полез в комод за старой сумкой Варвары Константиновны. На глаза попался фотоаппарат, подаренный Дмитрием. Вот когда ему найдется работа! На рыбалку да без аппарата?! Пленки, вот беда, нету. Тольян внес в список покупок три катушки пленки.
В сумке разными билетами Варвара Константиновна оставила ровно сто рублей. Не богат до Марининой получки капитал! Картошка рубля по два, а то и с полтиной. Килограммов десять надо, чтобы себе и Марине оставить. От ста рублей крупная закупка получается. А надо еще сахару, хлеба… От пленки придется воздержаться. У Кольки Ястребова одолжиться? А отдать из каких шишей? Вот если бы самому зарабатывать…
Анатолий вздохнул, задвинул аппарат поглубже в ящик и, сознавая, что он расхититель, но будучи не в силах удержаться, отсчитал и сунул в карман тридцать рублей.
II
Картошка поднялась в цене до трех рублей за кило. Но пришлось купить, и целых десять кило.
«А ну ее, с рыбалкой… А картошка нам с Мариной все равно пригодится, — мучительно размышлял Анатолий, возвратившись с базара. — Не поеду. А как же доложить Альфреду Степановичу о перемене решения, когда он приедет за мной?»
Анатолий продолжил сборы. Принес из подвала старый мешок и приспособил его под рюкзак. Перерыл все в стенном шкафу и отыскал ватник Марины, старую отцовскую кепку и заскорузлые высокие сапоги; разворочал все постели в поисках самого плохого шерстяного одеяла. Подобрав походную посуду, он сбегал в булочную и принес шесть буханок черного хлеба.
Вернувшаяся с работы Марина застала его в кухне занятым заготовкой пакетиков с перцем и лавровым листом.
— Да ты не завербовался ли куда на работу ехать? — спросила она, сразу увидев все снаряжение, сваленное в груду в прихожей, и серьезно встревожившись.
— Успокойся. Самую капельку до того не дошло. — Анатолий доложил, куда собирается.
— И знаешь, Марина, я истратил почти сорок рублей из нашего бюджета, — признался он, краснея. — Но я тебе тоже картошки оставлю. Не могу же я отказаться от такого приглашения, если нечаянно дал согласие.
Марина засмеялась одними глазами.
— А ты знаешь, Толя, рыбалка — мне дело знакомое. Страсть люблю читать охотничьи рассказы. Эх, была бы я мужиком! Обязательно бы ружье завела и собаку…
— Мотоцикл! — подхватил Анатолий. — Разборную байдарку…
— …Походную газовую плиту с духовкой, — все так же смеясь глазами, продолжала Марина.
— Махорку курить из трубки выучилась бы и водку пить…
— Толька, стоп! Без смеху, давай я тебя соберу? Доволен будешь. Чеснок берешь?
— А зачем?
— Я читала: на Волге рыбаки за один присест буханку черного хлеба с крупной, заметь, с крупной головкой чеснока съедают, особенно, если хлеб черствый и натирается хорошо.
— Тогда даешь чеснок вместо сахару!
— Что ты! Сахар обязательно нужен. — Марина раскрыла кухонный шкафчик и присела около него на корточки. — Толя, еще нужен хороший охотничий нож, такой, чтобы хоть на медведя с ним. Есть такой у тебя?
— Откуда?
— В саду в рундуке старый кинжальный штык валяется… Беги за ним.
— Понял! — Анатолий рванулся из кухни.
— Петрушки, укропу тащи! — крикнула вслед Марина.
Вернувшись из сада, Анатолий напился чаю, переодел брюки, натянул сапоги и принялся драить штык напильником, счищая ржавчину.
Марина паковала его багаж. Она снабжала Анатолия даже роскошно. Сахару — два кило. Банка говяжьей тушонки!
— Пшено — особенно ценная вещь: горстку кинешь в котелок — целая миска каши, — поясняла Марина, кладя в «рюкзак» торбочку с пшеном. — Миша с войны писал мне, что пехоту в шутку называют пашашенниками. Простая русская каша силу бойцам давала и сражения выигрывала. Суворов ее любил.