Отец - Георгий Соловьев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Альфред Степанович налил в стаканчики и передал бутылку Бутурлину.
— И хватит, — сказал он. — А это уберите, Леонид Петрович.
Никитич выпил, закусил зеленым луком и закурил: он мстил за убранную недопитой бутылку. Пожалели еще стаканчик старику, так вот же вам: небось, после ужина вот как покурить хочется? Попросите, может, по папиросочке? Но инженер и учитель поняли провокационную уловку и лишь обменялись взглядами, выражавшими презрение к соблазну.
Убрали со стола и сходили в лодку за одеялами. Инженер и учитель как будто смертельно захотели спать. «Это они курево стараются забыть — вот и спешат на боковую», — догадался Анатолий.
Альфред Степанович устроился на узкой скамейке, Бутурлин — у стены на полу, Анатолий улегся под столом на своем одеяле.
С берега доносился вой трамваев. На самоходной барже играла радиола. Вахтер сидел снаружи каморки, курил и кашлял. Под настилом базы тихо плескалась Волга.
Вскоре послышалось шлепанье колесных плиц какого-то судна. Этот шум, нарастая, приближался. И вдруг раздался гудок такой силы, что вся каморка наполнилась гулом, как гитара, у которой рванули разом все струны.
— От же чертушка, — рассердился Альфред Степанович. — А я только задремал.
— Ладно, простим ему, — Откликнулся Бутурлин. — Уж больно голос красив. Бархат.
Судно прошло, и база заколыхалась на волне.
— Толя, спишь? — спросил Альфред Степанович.
— Да нет еще.
— Сочинение ты, брат, на экзамене правильное написал.
— Это по школьным понятиям.
— А я думал, ты свои собственные понятия излагал тогда, — пробормотал Альфред Степанович.
От стенки, где улегся Леонид Петрович, послышался тонкий посвист носом.
— Тоже мне соловей, — проворчал Альфред Степанович. — Теперь на всю ночь завел.
Прошло еще немного времени, и сам Альфред Степанович всхрапнул затяжно, с рокотом и, уж дав себе волю, пошел храпеть вовсю.
«Вот уже действительно чудаки-романтики. И что за удовольствие спать на голых досках, ужинать в этой каморке со стариком-вахтером? А может, это и есть уже рыбалка? — Анатолий пожалел о своей раскладушке. — Тоже в робинзоны захотел поиграть. А не все ли равно, как прожить до сентября; тут не то что на рыбалку, а куда угодно махнешь, лишь бы время убить. А что ж, Бутурлин с Альфредом Степановичем тоже время убивают?»
IV
Когда Анатолий проснулся, Альфреда Степановича на лавке не было, Бутурлин еще мертвецки спал. В окно бил густой багряный свет; дверь была открыта, и каморка полнилась утренней речной свежестью.
Буксир все так же парил тонкой струйкой, и на его корме какая-то заботливая женщина из команды чистила картошку. Солнце, как оранжевый желток, выплеснутый на сковородку, дрожало и колыхалось над Разбойным островом, силясь принять очертания правильного круга. Жемчужная вода в протоке казалась сплошь покрытой гигантским и толстым стеклом. Все на берегу и на воде пока еще молчало. Вернулся на рельсы паровозик «кукушка» и, пришипившись пока, стоял готовый вот-вот крикнуть горластым петухом и тем сотворить великую побудку грузовым кранам, транспортерам, складам, баржам — всему тому, что портит вид города с реки, но без чего большой город жить не может.
Альфред Степанович уже колдовал над мотором. Когда Анатолий вышел из каморки, учитель как раз рванул пусковой ремень. Мотор рассыпал над тихой водой оглушительный треск.
«Лебедушка», уткнувшись носом в мостки и бурля воду винтом, виляла, как сазан на кукане, будто рвалась в волжские просторы; над ней распластался клочок сизого бензинового дыма.
Из фанерной халабуды на большой моторке, стоявшей рядом с «Креолкой», вылез заспанный Никитич. Альфред Степанович заглушил мотор и в наступившей тишине отчетливо сказал:
— А ты пол-литра хотел заработать?
Никитич спросонья закашлялся и сплюнул в воду. Анатолий побежал к «Лебедушке».
— Почему же мотор вчера задавался? — спросил он.
Альфред Степанович молча поднял указательный палец: всякое дело знающего мастера боится.
— Э! Бывает! — Леонид Петрович, прилаживая пенсне, стоял в двери каморки. — Бывает, Толя, как у охотников. Вдруг летит на него дичь… Он жмет на курок, а ружье не стреляет. В чем дело? О предохранителе забыл! — Бутурлин добродушно рассмеялся. — Опять зажигание, Альфред Степанович?
— Через пятнадцать минут отплываем! — небрежно приказал учитель.
Снова быстро погрузились в моторку. Альфред Степанович оттолкнул «Лебедушку», и ее отнесло от базы слабым течением на чистую воду. Тогда учитель запустил мотор, и «Лебедушка», ломая носом стеклянную воду, пошла по протоке.
«Лебедушка» шла будто бы и споро, но берег с его тускло-серыми соляными горами, красно-кирпичными корпусами мясокомбината и мельзавода, грузовыми причалами и пакгаузами тянулся так медленно, что небольшая артель успела позавтракать, прежде чем лодка вышла на коренную Волгу.
Центральная часть города с коренной Волгой выглядела плоской и неинтересной. Зато сама Волга была захватывающе весела и нарядна. Утренний горный ветерок зарябил широкий плес, и водный простор густо засинел и засверкал под солнцем. Голубовато-сахарный трехпалубный дизель-электроход уходил вдаль, до Москвы.
Будто это был вчерашний теплоход, на котором уплыли отец и мать, и будто теперь Тольян догонял его.
Справа пестрел киосками и павильонами городской пляж; там уже бродили коричневые фигурки людей, а к маленькой пристани пляжа, борясь с течением на стрежне, торопился полный народа катерок переправы. У плавучего речного вокзала бортом к борту, играя на ветерке вымпелами и флагами, стояли сразу три пассажирских парохода. Около пристани пригородного сообщения копошились теплоходики-«москвичи». Тяжело роя носом воду, от городского берега отплыл груженный автомобилями паром; он шел вдоль вереницы спортивных баз, а ажурные вышки для прыжков будто закланялись парому на разведенной им волне. Острые паруса двух яхт, кренясь к воде, отлетели от базы «Спартак» и неслись к «Лебедушке».
«Высота ль, высота поднебесная…» — запел Альфред Степанович, бросая штурвальчик, широко раскидывая руки и подставляя грудь встречному ветру. Моторка норовисто рыскнула влево, но учитель взялся за штурвал и обуздал свою «Лебедушку».
Анатолий лег животом на мешки и одеяла, сваленные в лодке. Подперев голову ладонями, он стал смотреть вперед. Низменный Зеленый остров как бы перекрывал Волгу, и, казалось, дальше нет хода. Но скорый дизель-электроход шел уже скрытой островом протокой, показывая над зарослями краснотала лишь свои белые мачты с флагами и рубки. За островом начинались новые красоты Волги, на страже которых как бы стоял далекий синий утес. И Анатолий стал ждать новых мест. Ему сделалось так хорошо, как бывает на летней Волге человеку, в котором есть хоть немного поэтического. Будто душа распахнулась у парня и вся просветилась солнцем. Такое же было с ним, когда на экзамене он сдавал свое откровенное сочинение. И все, что он писал тогда, сейчас уже не показалось ему стыдной словесной пышностью.
Утром того дня десятиклассников выстроили в школьном коридоре. В ожидании выхода директора все стояли смирно и страшно волновались, и Анатолий волновался, хотя твердил себе, что он не провалится, а какую отметку получит, — неважно.
Многие ребята, да и девчонки запаслись своими старыми сочинениями, кое-кто выпросил тетрадки у тех, кто год-два тому назад кончал школу и получал на экзаменах пятерки. Придумали хитрые способы прятать шпаргалки. Томка Светлова и та, наверняка, запаслась «материалом». Неспроста она в то утро была чересчур скромна, даже глаза ни на кого не поднимала.
Директор, сам взволнованный, надорвал перед строем таинственный конверт с сургучными печатями. Вытащив из конверта бумагу, он огласил предписанные свыше темы экзаменационных сочинений, и все запасенные шпаргалки сделались сразу никчемными: ни одной ожидаемой темы не было. Все растерялись, даже учителя. У Томки в глазах был ужас, когда она садилась за парту. Потом все поуспокоились, и каждый взялся за работу.
Анатолий решил писать сочинение на свободную тему: «Широка страна моя родная». А в классе ему пришла мысль еще изложить и собственные взгляды на всю свою будущую жизнь. О! Тут Тольян мог сказать многое. И сказал. Заключительная мысль сочинения была та, что человеку лично самому не обойти, не объехать за весь свой век каждую пядь Родины. Но вот труд его, хотя бы в виде подшипников, проникает всюду, хоть в Антарктиду, хоть в морскую глубину.
Всего этого вообще не надо было стыдиться. Но после неудачи с поступлением на завод Анатолия начала грызть совесть. «Нахвастался, а только и дела, что золотая медаль, — говорил он себе. — Хоть и аттестат зрелости, а все остался малолетком».