Отец - Георгий Соловьев

— Да разговор-то неинтересный и никчемный. — Александр Николаевич вышел.

«Эх, кепку-то забыл», — спохватился он уже на улице, но возвращаться было нельзя. Там сейчас начнется разговор отца с дочерью, и пусть уж при нем один Артем присутствует. Александр Николаевич обошел угол дома. Вика все еще не отходила от окна. Лица ее не было видно, она отвернулась от подходившего свекра.

— Чего же ты молчишь, Виктория? — послышался из комнаты громкий, но уже совсем не уверенный голос Сергея Яковлевича.

Вика скрылась в комнате, и, проходя мимо окна, Александр Николаевич услышал, как она сказала:

— Ты будешь бриться, Артем? Ужинать пора. Я есть хочу.

XVII

Егор Федорович появился у Поройковых вскоре после разговора с Александром Николаевичем в саду. Первым делом он сообщал, что постоянный и бессрочный пропуск в завод дожидается уважаемого пенсионера у начальника охраны и его надо немедля получить; потом он дал Александру Николаевичу московскую газету с напечатанной в ней статьей Тихона Отнякина, сказал, что статья в самый «кон», попросил ее внимательно прочесть и обдумать выступление на партийном активе.

— Смотри, как раскомандовался, — нарочито недовольно сказал Александр Николаевич. — Ты, Егор, как партийное поручение даешь мне, вроде как я у тебя опять на учете состою.

На это Егор Федорович ответил не допускающим возражений тоном:

— С этим делом тоже не затягивай.

Он торопился и ушел.

Зовущим дыханием заводской жизни пахнуло от статьи Тихона Отнякина, как и от очерка Жени.

«Немного написал, а как наизнанку завод вывернул. Смело. И правильно», — поразмыслив над прочитанным, одобрил Александр Николаевич. Статья была, наверное, первым выстрелом того сражения, которое предугадывал Егор Кустов.

В день собрания партийного актива Александр Николаевич пришел в заводской агитпункт к назначенному часу. Егор Федорович встретил его у двери и будто для приличия поговорил с ним о том, о сем.

— А выступать, дядя Саша, будешь? — спросил он будто между прочим, продолжая высматривать среди входящих в зал людей коммунистов своей парторганизации и отмечая их в записной книжке.

— Так уж тебе и нужна моя речь. Куда уж мне. Сегодня и начальство все не успеет выговориться. — Александр Николаевич, увидев незанятым свое любимое место в шестом ряду у окна, пошел к нему вдоль стены. Он, бывало, шутил, что, глядя в окно, можно и скучных ораторов слушать.

Народ, как всегда, собрался минут десять спустя после назначенного срока. Дальше все пошло тоже по обычному ритуалу. Выбирали президиум и утверждали повестку дня. Александр Николаевич выискивал в зале знакомых, которых давно не видел. Все таким же благопристойным был Леонид Петрович Бутурлин с его интеллигентской бородкой. Мотя Корчагина перешептывалась с соседками и, как всегда, на лице ее было ожидание чего-то, что ее обязательно взвинтит, и она, хоть сама и не выступит, а будет бросать занозистые реплики; невозмутимо, засунув руки в карманы, сидел Гудилин, он уже был готов выслушать «критику в свой адрес» и позевывал, словно заранее высказывал свое отношение к этой критике. Сергей Соколов встретился взглядом с Александром Николаевичем и, многозначительно подмигнув ему, кивнул на сидевшего позади него черногривого Тихона Отнякина, автора статьи, так понравившейся Егору Кустову. «Вот сегодня вокруг чего разговор будет», — как будто это хотел сказать Соколов. «А ведь он — боец. Горяч. Глаза-то как угли, а, видно, умеет свой огонь внутри держать», — так определил Отнякина Александр Николаевич.

Докладчиком был первый секретарь райкома партии. Не так давно он работал на заводе диспетчером одного из цехов, а потом быстро стал выдвигаться, и в каких-нибудь три года стал руководителем организации крупнейшего индустриального района города. И его никто не считал выскочкой, он оказался энергичным и вдумчивым партийным работником. Он остался легко доступным человеком, не отгородился от народа звуконепроницаемыми дверями своего кабинета. «Этот от массы не оторвется», — отзывались о нем рабочие.

Говорил он о ходе выполнения решений Двадцатого съезда партии в районе. Доклад был в большей части призывным. Конечно, на предприятиях района имелись достижения, и немалые, но предстояла борьба за новые рубежи. Говоря же о заводских делах, докладчик как будто хитрил; он давал советы осмотреться, подумать, все ли благополучно на заводе, и не только в области производства, а и с внутрипартийной демократией, и в работе профсоюза. Можно было подумать: секретарь райкома пришел на собрание не столько учить других, сколько поучиться, как бы проникнуть в то новое, что рождается на заводе в связи с новыми задачами, вставшими перед всей страной.

Но можно было подумать и другое: докладчик завод-то знает, да не хочет о многом говорить, не хочет высказывать мнение райкома и тем снизить активность собрания.

И еще можно было думать, что он пока остерегается в выборе своих позиций насчет всего сказанного в статье Отнякина, которая, безусловно, была неприятна заводскому руководству.

Президиум чувствовал неопределенность доклада по отношению к заводским делам. Директор, положив перед собой руки — кулак на кулак, — хмуро поглядывал то на один край стола, то на другой и сидел недвижимо, уйдя в свои особые директорские мысли, которые владели им даже на этом собрании. Как всегда, в отличие от спокойно-властного директора, нервничал главный инженер, человек сухощавый и подвижной. Он то и дело нацеливался самопиской на раскрытый перед ним блокнот, но снова свинчивал ее, явно удивляясь гладкости доклада; главный инженер держался бдительно: ему предстояло отбиваться за дирекцию. Секретарь парткома почти не сводил глаз с докладчика и чего-то ждал от него. Похоже было, что он обижался на секретаря райкома за слишком уж бесстрастный доклад.

Выразив уверенность, что партийная организация завода сумеет возглавить борьбу подшипниковцев за выполнение плана шестой пятилетки, секретарь райкома закончил доклад.

За те минуты, пока председатель договаривался с собранием насчет того, чтобы вопросы задавать в письменном виде, главный инженер набрался решимости и первым попросил слова. По залу прошел шумок: обычно начальство приберегало себе выступление в прениях напоследок, и то, что главинж открывал прения, насторожило многих.

Насторожился и Александр Николаевич. Вскоре он догадался, в чем дело.

Главный инженер заявил, что на заводе ширится фронт борьбы за выполнение пятилетки. И после этого, экономя время, стал говорить быстро, приводя очень убедительные факты.

Завод участвовал во Всесоюзной промышленной выставке, послав туда для экспонирования в павильонах Поволжья и Машиностроения электропневматические и контрольно-сортировочные автоматы. Автомат для сборки веретенных подшипников тоже красовался на выставке. Разве это не свидетельствовало о кипении творческой мысли на заводе?

863 предложения, внедренных в производство в 1955 году, и три с половиной миллиона рублей условногодовой экономии тоже нельзя было сбросить со счетов.

Приводя положительные и веские факты и цифры, главный инженер перемежал их с критикой недостатков. На заводе, оказывается, не было достаточного резерва кадров для выдвижения на руководящие посты, и за это оратор пожурил помощника директора по кадрам. Сказав, что в 1955 году завод в основном успешно справился с планом, оратор подчеркнул, что в текущем году дело идет неважно, особенно плохо было с майским заданием. В этом повинны были все те товарищи, которые оказывают сопротивление внедрению нового. Так, разобрав деятельность завода, оратор призвал большевиков завода не успокаиваться на достигнутом.

После главного инженера и в тон ему выступили еще три оратора, и ни один из них тоже не упомянул ни словом о статье Отнякина.

Становилась все более и более понятной тактика, избранная главным инженером. Эту тактику — повернуть собрание так, как нужно руководству завода, — быстро поняли те, кому ее надлежало понять.

«Да, товарищ редактор, не сообразил ты, с кем в спор вступил; руководство завода — это испытанный монолит: он тебя всем своим весом прижмет, — подумал Александр Николаевич. — В „Правду“ надо было тебе статью посылать. Тогда бы и наша областная газета перепечатала и разговор на активе другой бы завязался, с полным признанием твоей критики».

Было несомненно, что, замалчивая, все ораторы уничтожают статью Отнякина. И кто-то в ходе собрания должен будет нанести прямой и неотразимый удар по самому Отнякину.

«Экие хитрохвостые, — досадовал Александр Николаевич. — А ты, Отнякин, пишешь, что политики на заводе нету. Есть! Вот она, тоже политика». Всех тех, кто сейчас выступал с трибуны, и тех, кто награждал ораторов жиденькими хлопками, Александр Николаевич знал хорошо. Все они были людьми работящими и, если честно сказать, уважаемыми им хозяевами и руководителями производства. Но сейчас их рвение вдруг как бы обернулось другой стороной и оказалось равнодушием. И как это ни странно, эти равнодушные люди Александру Николаевичу показались обладающими большой силой морального давления, именно давления, которое они умели создать под тем куполом, о котором писал Тихон Отнякин.