Династии Сперанских, Филатовых, Живаго, Овчинниковых и ХХ век. Записки счастливого человека - Алексей Адрианович Овчинников

мне компании, да и стучатся в запертые двери было уже бесполезно. На Дмитровском вокзале двери открыли, но последний обратный поезд на Москву к тому времени уже ушел, и пришлось всем ночевать в вагоне. Тут я опомнился от охватившей меня компанейской эйфории и решил идти домой пешком по шоссе. Было очень холодно и ветрено, и я наверняка бы обморозился, если бы какой-то водитель грузовика не сжалился надо мной и не довез меня до Яхромы. Ну а уж оттуда мне ходить было не привыкать: просыпал я свою остановку не столь уж редко. Да и от Яхромы до Туриста рукой подать – всего-то километра четыре! Зато, добравшись до дому, спал я у теплой печки, как говорится, «без задних ног».

В середине пятидесятых годов до Дмитрова протянули контактную электрическую сеть и летом 1956 года пустили электрички. То-то было счастье! Вагоны большие, просторные, светлые, теплые. Под каждой скамейкой обогреватель. Поезда стали ходить значительно чаще, и время в пути сократилось почти вдвое. На всех станциях построили высокие платформы и на многих – переходные мосты. Но того уюта, какой создавала в маленьком полутемном вагоне гудящая печка, отбрасывая отблески света на лица сидящих вокруг нее людей, уже никогда больше не было. Петь стали меньше, зато появилась возможность читать и разгадывать кроссворды – новое увлечение начала шестидесятых годов.

Нередко, особенно в первые послевоенные годы, по вагонам ходили попрошайки-песенники. Подыгрывая себе на гармошке или на аккордеоне, а иногда и вообще без аккомпанемента, долго и нудно пели про Льва Толстого, как он «ни рыбы, ни мяса не кушал и ходил он по парку босой…», или про то, как «Отелло, мавр венецианский, одну семейку посещал. Шекспир узнал про это дело и водевильчик написал…». Апогеем была баллада про «батальонного разведчика и писаришку штабного», из которых один был «за Рассею ответчик», а другой «спал с евойной женой». Песни многим нравились, и певцы неплохо зарабатывали. Были любители, которые собирали этот вагонный фольклор, и распевали его в компаниях дома или в лесу на привале.

В поездах, идущих из Москвы, по вагонам проходили продавщицы и продавали мороженое в вафельных стаканчиках или в пачках с двумя слоями вафель. Продавали газеты и журналы. Много позже, уже во времена перестройки и после нее, в вагонах появились современные «коробейники», предлагавшие пассажирам самые разнообразные предметы, от книг и гелиевых авторучек до дешевой (конечно, поддельной, как теперь говорят – «контрафактной») парфюмерии, инструментов, игрушек, женских платков, резиновых перчаток и т. д., и т. п. Несмотря на официальные запреты торговли в поездах «с рук», продавцов стало так много, что они нередко, идя друг за другом, вынуждены были становиться в очередь, чтобы объявить об имеющихся у них товарах. Работая в Москве и почти ежедневно добираясь летом до дачи на электричке, часто встречал я одного весьма «пропитого» человечка неопределенного возраста, который, проходя вдоль вагона, противным скрипучим голосом быстрой скороговоркой рекламировал имеющийся у него в обычной довольно грязной сумке «джентельменский набор»: «пиво охлажденное, кальмары сушеные, сухарики соленые, вобла астраханская». По субботам он, видимо, отдыхал, и вместо него появлялась очень похожая на него женщина, точно таким же голосом и теми же словами совращающая потных, едущих из жаркого города на природу пассажиров мужского пола.

Электричка в годы моей молодости была основным транспортом, хотя добираться до Савеловского вокзала было нелегко: ближайшее метро – «Новослободская», а оттуда до вокзала или обратно – на переполненных автобусах или троллейбусах с рюкзаками и лыжами. Лишь в 1988 году к вокзалу была протянута ветка метро, и транспортные проблемы Савеловского разрешились. Удобно стало пользоваться и станцией «Тимирязевская», где вход и выход из метро устроили также близко к электричкам.

В пред- и послевоенные годы собственных легковых автомашин почти не было. Были так называемые персональные машины, в основном у больших начальников, но молодежи они, за редким исключением, были недоступны. Мне повезло: моему деду как директору Института педиатрии незадолго до войны разрешили приобрести на личные средства «эмку» (Газ-М1). Говорят, что разрешения на продажу личного транспорта давал сам Калинин. Водил машину мой отец, и он же возил деда и всех нас на дачу. В первые же военные месяцы машину забрали, как тогда говорили – «мобилизовали», на фронт. Когда война окончилась, деду предложили взамен «мобилизованной» выбрать из вернувшихся с фронта автомашин другую «эмку». Эти машины, пройдя по фронтовым дорогам не одну тысячу километров, могли называться автомобилями только условно. С трудом удалось собрать из старого хлама нечто самодвижущееся. Мне кажется, что не было ни одной поездки на дачу, чтобы у этой машины по дороге что-нибудь не отвалилось или хотя бы не спустила камера. Однажды по дороге в Москву у нее сломалась полуось и отлетело колесо. Пришлось достать бревно, прикрутить его проволокой к раме, и так, юзом на буксире, волочить машину сорок километров, трижды меняя стирающиеся напрочь бревна.

Я помню Дмитровское шоссе настолько узким, что встречные машины были вынуждены съезжать на обочины, чтобы разъехаться. Все подъемы и спуски были вымощены булыжником. Асфальт был весь в выбоинах и грубо наложенных заплатах, так что не разгонишься. Зато и машин было очень мало. За всю дорогу из Москвы до Деденева в первые послевоенные годы нам встречалось на шоссе не более 10–15 машин, в основном старых грузовиков. Легковых автомобилей были считаные единицы. Постепенно число машин увеличивалось, и старое шоссе перестало справляться с возросшей нагрузкой. Появились первые пробки, которые, конечно, не шли ни в какое сравнение с современными многокилометровыми заторами. Одним из первых постоянных задержек на Дмитровском шоссе был переезд через железнодорожные пути между станциями Лианозово и Марк. Иногда, возвращаясь в Москву, можно было выиграть время, свернув из левого ряда на дорогу к станции Лианозово, там развернуться в обратном направлении и встать в очередь на поворот на Москву. С боковой дороги автомашины пропускали раньше, чем по основному шоссе. От моста окружной железной дороги до дачи Ворошилова (находившейся справа от шоссе, сразу же за кольцевой дорогой, примерно на уровне современного магазина «Метро») дорога была еще приличной, двухрядной. А после поворота на город Долгопрудный, у стоявшего там памятника революционному матросу Железняку, шоссе превращалось в узкую асфальто-булыжную тропинку, на которой с трудом разъезжались встречные машины. Задерживал движение и старый мост через канал в районе Хлебникова. Там регулярно закрывали на ремонт одну половину проезжей части, и машины вынуждены были выстраиваться в длинные очереди, ожидая проезда встречных.

После войны дед за собственные деньги нанял шофера-фронтовика, Родиона