Холокост. Черные страницы. Дневники жертв и палачей - Нина Сигал

случаем, я продолжаю писать. До Вены с нами обращались хорошо, то есть у нас были удобные места и достаточное количество продовольствия. У нас не было запасов воды, но в целом путешествие было довольно приятным. Начиная с Вены все это стало напоминать определенное шоу, потому что этот поезд должен доставить нас в Турцию.

Четверг, 6 июля 1944 года

Мы живем как в сказке. Именно сейчас мы на судне, плывем по Босфору. Красивые дома, слишком изысканные, чтобы их можно было описать словами, и вода такого голубого оттенка, какого я никогда раньше не видела. Это одно большое приключение. Газеты! Пакеты с шоколадом! С фундуком! С сыром! Яйца! Фрукты! Сигареты! Но есть и свои минусы. Мы – шнорреры[323], нищие. Нас посадили на судно, изолировали от всех остальных, и теперь мы вынуждены жить за счет благотворительности. В результате мы приобрели менталитет шнорреров, то есть научились выпрашивать и получать все за просто так. Возможно, скоро мы все же избавимся от этой привычки. И подумать только: ведь раньше мы были теми, кто скорее раздавал, чем получал благотворительность. И все же мы сейчас живем как в сказке.

Пятница, 7 июля 1944 года

Бухта Золотой Рог. Мечети, дворец султана, ослы, нагруженные корзинами, красивые круглые кувшины с узкими горлышками.

Прекрасные лодки и парусники, но самое впечатляющее из всего – голубая-голубая вода. Сегодня вечером мы снова отправимся в путь. И мы подъезжаем к вам все ближе и ближе. Теперь у нас великолепный поезд, невероятно стильный и красивый. У отца и матери есть спальное отделение, совершенно поразительное. А вчера вечером мы ужинали при полной иллюминации! Горные склоны с тысячами освещенных окон, полная луна. Все это было прекрасно, просто божественно! Женщины в вуалях. Кладбища с необработанными камнями. Скалы, вади[324]. Все, что мы здесь видим, – это библейские явления. Мы едем по краю пустыни. Примитивные деревеньки, верблюды.

Суббота, 8 июля 1944 года

Сейчас мы в Адане[325]. На вокзале установлена мемориальная доска в честь состоявшейся здесь встречи Рузвельта и Черчилля. Мы едем по раскаленным туннелям.

Воскресенье, 9 июля 1944 года

Алеппо. Завтрак, утренний туалет и душ в палаточном лагере, возведенном британскими военными, которые сопровождали нас из Турции. Люди здесь спят на крышах.

Понедельник, 10 июля 1944 года

Хама, Хомс, Триполи. Пустынный ветер, палаточные городки, влажная жара, заснеженные горы. Бейрут, Средиземное море. Рас-эн-Накура (Рош-ха-Никра).

ПАЛЕСТИНА!!!!!

Глава 22

«Все эти тривиальные вещи»

Когда я наконец лично встретилась с Мирьям Болле в ее доме в Израиле в апреле 2022 года, она уже достигла преклонного возраста в 105 лет. День был жаркий, и мы с Соней взяли такси от железнодорожного вокзала Ицхак Навон до ее дома, расположенного в зеленом районе, известном как Талбия, недалеко от израильского кнессета. Холмистые улицы с белыми каменными домами были залиты светом, а воздух наполнял чудесный аромат распускающихся цветов.

Мирьям подошла к двери сама, без помощи сопровождающего, без ходунков или каких-либо других средств поддержки, и мы были удивлены, обнаружив, что она жила одна в очаровательном, просторном доме, а не в каком-нибудь доме престарелых. Она пригласила нас в свою гостиную, где кофейный столик был уставлен печеньем и шоколадными конфетами, и предложила нам кофе и лимонад.

Уже около двух лет мы с Мирьям переписывались по электронной почте, и я также брала у нее интервью по телефону, однако не смогла навестить ее из-за карантина, введенного в связи с пандемией коронавируса COVID-19 и ограничений на поездки в Израиль. Наши телефонные разговоры постоянно прерывались, велись на смеси голландского и английского, и я предположила, что их рваный характер объяснялся сочетанием переводческих ошибок и обычных сбоев в памяти, связанных со старостью. Но как только мы разговорились в ее гостиной (на этот раз полностью на голландском), я поняла, что несколько неверно понимала проблему нашего общения: ее разум и воспоминания были абсолютно ясны. Единственной реальной проблемой была междугородняя связь.

Я могла бы сказать, что Мирьям понравилась мне сразу, но правильнее было бы сказать, что она мне понравилась еще до нашего знакомства. Читая и перечитывая ее письма к Лео, я была очарована жизнерадостностью ее юношеской прозы и той очевидной дерзостью, которая оживляла ее рассказы. Чтение транскриптов ее интервью, просмотр ее выступлений по голландскому телевидению и рассказы о ней сотрудников Института исследований войны, Холокоста и геноцида, которые встречались с ней раньше, создали у меня впечатление того, что я с ней уже знакома. Вне зависимости от того, сколько раз я перечитывала страницы ее дневника, где описывалось, как ее вывезли из Берген-Бельзена, как она проехала через разрушенную Европу и прибыла в Палестину, я все равно переживала вместе с ней и вместе с ней каждый раз плакала.

Мы с Соней приехали в Израиль за несколько дней до того, как в стране ежегодно отмечают День памяти жертв Холокоста, и график Мирьям был довольно насыщенным. «Сегодня днем у меня еще одна встреча, – сказала она мне. – А завтра – еще одна».

Я заметила, что с ней очень многие хотели бы встретиться.

«Да, нас осталось не так уж много», – объяснила она. Я поинтересовалась, сколько переживших Холокост еще осталось в живых из ее группы по обмену из концлагеря Берген-Бельзен.

«Только двое», – ответила она. Как объяснила Мирьям, у одной из них были проблемы с памятью, а другая страдала от болезни, из-за которой ей было трудно говорить. По словам Мирьям, она была рада любой возможности рассказать свою историю, если только это не ставило ее перед необходимостью пройти пешком большое расстояние. «Для меня это теперь исключено», – призналась она.

В первый раз я взяла у нее интервью в 2020 году, когда ей было «всего» 103 года. Я тогда решила, что вместо того, чтобы начинать разговор о Холокосте, будет лучше расспросить ее о тех моментах ее жизни, которые она была бы готова вспомнить с удовольствием.

«Это наша свадьба в Квуцат-Явне[326], – ответила она мне тогда. – Это рождение наших троих здоровых детей. Это церемония повышения моего мужа в должности в Амстердамском университете, а также его назначение директором средней школы «Маале» в Иерусалиме. Это тот день, когда наш сын стал пилотом Военно-воздушных сил Израиля. – Помолчав немного, она добавила: – Я уверена, что кое-что могла забыть».

Прошло уже много времени с тех пор, как нынешняя Мирьям Болле была Мирьям Леви. Она рассказала мне, что с тех пор, как ей исполнилось двадцать, прошло пять лет войны, и в этот период произошло множество событий. Наряду с этим много событий произошло и после окончания войны. Хотя она приложила героические усилия для того, чтобы сохранить свои письма и свои записные книжки, Мирьям, по ее словам, не вспоминала о них в течение нескольких десятилетий после того, как приехала в Палестину.

«Была масса вещей, о которых нужно было позаботиться, кроме этих писем, – объяснила она. – Была осада Иерусалима. Еды не хватало, и мы голодали. Англичане ввели комендантский час. Проблемы встречались на каждом шагу. Когда война закончилась, нам нужно было растить троих детей. Мой муж устроился на работу, и я устроилась на работу. Я хотела начать новую жизнь, и у меня не было желания перечитывать эти письма». Ей было отчасти даже удивительно, что многим все еще хотелось узнать поподробней о тех военных годах.

* * *

Первое, что увидели пассажиры поезда, на котором ехала Мирьям, минуя станцию на границе с Палестиной рядом с прибрежным городом Нахария по пути в Хайфу, были цитрусовые рощи. Между пышными деревьями появилось множество маленьких белых домиков. Затем, казалось бы ниоткуда, раздались крики: «Шалом, шалом!» Это было традиционное приветствие десятков доброжелателей, ожидавших их на железнодорожном переезде. Когда поезд замедлил ход, они попытались передать еду и напитки через окна[327].

«Мы очень волновались, – рассказывала Мирьям. – Рядом с поездом ехали небольшие легковушки и грузовички, и люди бросали нам в окна виноград, шоколад и всевозможные вкусности. Все плакали. Как могло быть иначе? Это было что-то невероятное!»[328]

У другого пассажира этого транспорта, Хельмута Майнца,