Холокост. Черные страницы. Дневники жертв и палачей - Нина Сигал

прыгают в поисках пищи. Поля все еще коричневые, но всякий раз, когда светит солнце, над ними стелется весенний туман». Он добавил, что его «часто переполняло чувство огромной благодарности», что он все еще мог «чувствовать биение их сердец» в их письмах. Поскольку мир вокруг Филипа Механикуса становился все более «пустым», он отметил: «Я ценю, что все еще могу поддерживать с вами контакт».

Это послание подписал следующим образом: «Пока, до следующего раза! Папарацци»{242}.

* * *

Всего 210 человек были размещены в транспорте, который отправился 15 марта в Берген-Бельзен. Это была самая немногочисленная группа заключенных из всех когда-либо отправлявшихся из Вестерборка. В составе этой группы находились в основном евреи, причисленные к так называемым особым случаям, в том числе девяносто пять человек из числа обладателей «документа Кальмейера» (то есть тех, отнесение которых к категории «евреев» все еще оставалось предметом административных споров), а также обладатели сертификатов палестинского обмена и некоторые лица с двойным гражданством{243}.

Хотя Филип Механикус больше не вел дневника, среди пассажиров того же транспорта были еще два человека, которые вели дневники: Рената Лакер и Луи Тас, чьи дневниковые записи позже будут опубликованы[298]. Они оба довольно подробно описали поездку в Берген-Бельзен.

Заключенные должны были отправиться в 8 утра, и Рената Лакер описала общее настроение как «не слишком грустное», потому что их посадили в пассажирский вагон третьего класса с окнами и сиденьями, а не в вагоны для перевозки скота. Этот факт вселил в них определенный оптимизм. «Мы – уже в пути, и мы помнили, что многие из тех, кто остался, ожидали от лагеря Берген-Бельзен много хорошего», – писала она{244}. Луи Тас выразил аналогичное мнение, отметив: «Принимая во внимание все обстоятельства, это выглядело достаточно многообещающим»{245}.

Поездка заняла полтора дня. «Мы сидели, прижавшись друг к другу, между багажом и одеждой», – вспоминала Рената Лакер. Поезд несколько раз останавливался, иногда простаивая целыми часами. В какой-то момент в вагоны поезда был передан хлеб, но колбаса и джем, также предназначенные для заключенных, уже были съедены охранниками{246}.

На станции Целле заключенным разрешили выйти, после чего им пришлось пройти пешком до лагеря три мили. Как отметил в своем дневнике Луи Тас, когда они прибыли в лагерь, шел небольшой дождь.

«Серый моросящий дождь придавал серо-зеленым баракам с их маленькими окошечками и ставнями, которые удерживались палками, колючей проволоке и сторожевым вышкам, которые были видны отовсюду, весьма пугающий вид, – писал Луи Тас. – Когда ворота за нами закрылись, все, включая мою маму и меня, посмотрели друг на друга и подумали: «Мы в ловушке и никогда отсюда не выберемся». В воздухе стоял отвратительный запах брюквы. Те немногие евреи, которых мы видели, казались уже отмеченными смертью, хотя они прибыли сюда всего за месяц до нас»{247}.

Вместе с тем Луи Тас охарактеризовал условия в лагере как «не такие уж плохие», поскольку заключенным разрешалось оставить свою одежду и некоторые личные вещи. Им не стали брить головы, и хотя мужчины и женщины были разделены по разным баракам, они могли навещать друг друга в течение нескольких часов в день. В течение первых шести недель после прибытия из Вестерборка все приехавшие были помещены на карантин, поскольку в лагере уже свирепствовала эпидемия полиомиелита. Заключенных относительно хорошо кормили, и от них не требовали сначала рабского труда{248}.

Им даже разрешили организовать вечер кабаре с чтениями поэзии, небольшими представлениями и короткими комедийными номерами. В этом вечере принял участие и Филип Механикус, который выступил с чтением литературного отрывка. Это мероприятие состоялось в начале апреля, и Рената Лакер написала в своем дневнике, что, по ее мнению, она смогла бы выжить, если бы война продолжалась в том же духе. Однако условия вскоре стали весьма тяжелыми. К концу месяца, как она отметила, «мы буквально умирали с голоду». Когда карантин окончился, вновь прибывшие были распределены по баракам, и их жизнь повернулась к ним более суровой стороной.

«В четверг карантин был отменен, – написал Луи Тас 25 апреля, – и мы познали все ужасы лагеря. Жизнь здесь – настоящее дерьмо. Умереть здесь очень просто». Он описал лица заключенных как «свинцовые, желтые или зеленые», а их тела – как настоящие скелеты. Луи Тас отметил: «Каждый день случается от двух до шести смертей. Таким образом, скончалось уже 3000 заключенных. Это означает, что уровень смертности здесь каждые шесть месяцев составляет 20 процентов, и в дальнейшем он может расти»{249}.

Рабский труд длился двенадцать часов в день, сразу после переклички в 6 утра, с пятнадцатиминутным перерывом на обед, во время которого им обычно подавали суп из кольраби, «без белков и в основном на воде», как описал его Луи Тас. Он работал на обувной фабрике. Его задача заключалась в том, чтобы сдирать с уже использованных ботинок кожу, которую затем использовали для других целей. Луи Тас был уверен, что у Филипа Механикуса была такая же работа, но они не общались до конца лета того года.

Из дневника Луи Таса ясно, что он восхищался Филипом Механикусом. Он, в частности, писал: «Я был очень горд, когда Механикус рассказал мне, что кто-то нашел нас двоих «неуместными» здесь. Честно говоря, здесь нет большего комплимента».

Очень мало известно об остальном времени пребывания Филипа Механикуса в Берген-Бельзене. Его последняя открытка, отправленная Рут, прибыла в Амстердам в апреле 1944 года. По необъяснимой причине она была написана по-немецки: «Я снова здоров после перенесенной инфекции. В апреле было много солнечных дней, сейчас холоднее. Получение посылок здесь разрешено. Пожалуйста, присылайте сладости, сыр, курительный табак. Направляйте на адрес Восье и Бен. Пожалуйста, напишите мне несколько строк. Приветствую всех, ваш папарацци»{250}.

После этого он замолчал.

В октябре администрация лагеря Берген-Бельзен объявила, что вскоре должен отправиться «специальный» транспорт, для которого она искала добровольцев. Никакой информации о его назначении или о том, что делало его «специальным», предоставлено не было. Появились слухи о том, что добровольцы могут стать частью «палестинского обмена». Многие сочли, что, по крайней мере, это была возможность попасть в лагерь получше. И Филип Механикус решил рискнуть.

Поезд, однако, прибыл утром 9 октября 1944 года к воротам Освенцима. Три дня спустя все 120 пассажиров были доставлены в «расстрельную комнату» со звуконепроницаемыми стенами, где они были убиты{251}. Филипу Механикусу было пятьдесят пять лет.

* * *

Все три дочери Филипа Механикуса пережили войну. Джул и Рита перестали прятаться в 1945 году, как и их мать, Эстер Принс-Вессел. Рут была арестована в самом конце войны за участие в Движении сопротивления и на какое-то время заключена в ту же следственную тюрьму в районе Амстелвеенсевег, где за три года до этого сидел ее отец. В конечном счете она все же была освобождена. Все они вернулись в Амстердам, с нетерпением ожидая вестей от Филипа Механикуса.

Сообщение о его смерти поступило с большим запозданием. Газета Algemeen Handelsblad лишь через год напечатала эту новость, только после того, как все факты были подтверждены очевидцем: «Предположение, что наш коллега Филип Механикус больше не вернется к нам, подтвердилось», – говорилось в газете. В некрологе длиной в одну колонку описывалась его деятельность начиная с его работы в издании Het Volk в Индонезии и заканчивая его последней должностью в Handelsblad. Его охарактеризовали как «журналиста в душе и сердце».

«Война положила конец его карьере, – говорилось в статье про него. – Он стал жертвой нацистской практики, с которой он сражался своим пером. В его лице издание Handelsblad потеряло выдающегося сотрудника»{252}.

Однако, если вдуматься, война не смогла положить конец карьере Филипа Механикуса: ведь он продолжал работать, словно получил задание от редакции, так долго, как только мог, даже находясь в заключении. И его журналистская карьера, как оказалось, не закончилась даже в Освенциме.

Как только война завершилась, Энни Йонкман узнала