Ланцет и Мейстер. Дело № 1: Ведьмин кот - Дана Арнаутова

не может придумать, какую бы услугу мне оказать. Но при этом, господа, уж простите, что напомнил, у нас по капитулу бегает псевдоживой артефакт, который от великого добросердечия не создашь! Не видите ли вы в этом некоего противоречия, мягко говоря?

Видо честно попытался соотнести то, о чем говорил Фильц, с образом Ясенецкого. Секретарь явно намекал на лицемерие и скрытую злобу ведьмака, но… Перед глазами как живой встал московит, ласково гладящий перепуганную кошку и выпрашивающий для нее корзину. И эти его рассказы о крысах в капюшонах, о педальном коне и мышах в разной тональности… Спокойная веселость и вежливость московита совершенно не вязались с представлением о нем же, втихомолку натравливающем отрубленную и оживленную руку на… кого? На него, Видо? На фрау Марту или капитана? Да с чего?! Пожалуй, единственным кандидатом на попытку убийства был разве что сам секретарь…

— Вы поэтому постоянно отпускали в его адрес колкости? — мрачно поинтересовался Видо. — Чтобы он выдал себя чем-то, сорвался?

— И поэтому тоже, — абсолютно честно признался секретарь без всякого стеснения. — Помимо того, что он мне в принципе не нравится. Не верю я, герр патермейстер, в идеальных людей. Любого поскреби — какой-то порок да найдется. А на этого посмотришь — ну просто солнышко, сияет — аж глаза слепит. Но мы-то должны помнить, что даже на солнце, как учат святые отцы, есть пятна, и лишь Господь безгрешен и безупречен.

— Я… подумаю о том, что вы сказали, — согласился Видо. — Возможно, я действительно несколько позабыл об осторожности. Однако не считаю, что в хорошем отношении к герру Ясенецкому был не прав. Ваши подозрения остаются лишь подозрениями, пока не будут чем-то доказаны. А обвинять человека в том, что он слишком хорош, это как-то странно.

— Как скажете, — равнодушно согласился секретарь. — Но дверь спальни рекомендую на ночь закрывать поплотнее, а под подушкой держать что-нибудь острое — просто на всякий случай. А то с пережатым горлом будет весьма неудобно читать экзорцизм, если вы все-таки ошибаетесь насчет герра Ясенецкого.

* * *

Нет, ну это просто издевательство какое-то!

Стас поставил перо в чернильницу и потер испачканные пальцы друг об друга, словно пятна от этого могли мистическим образом испариться. Как этим вообще можно писать?! Не говоря уже о том, чтобы много, быстро и красиво, выберите любые два! Вот ка-а-ак?!

Он с тихой ненавистью посмотрел на перо. Оно, между прочим, было частично очищено от верхушки, полностью лишено пористой сердцевины, а кончик обожжен и очинен очень аккуратно, даже изящно. Никак не спишешь собственные неудачи на то, что Фильц подсунул неликвид! Выдал качественный инструмент, вполне возможно, что от сердца оторвал!

Но все равно перо набирало ничтожно малое количество чернил и выдавало несколько неровных букв, то чудовищно толстых, то слишком тонких, после чего чернила заканчивались и приходилось набирать их снова. Еще оно царапало бумагу, оставляло кляксы и скрипело! Отвратительно скрипело! Герру котермейстеру Стас не врал, слух у него правда был идеальный, и скрип кончика пера по бумаге казался громким, неприятно шуршащим и в целом ужасно раздражающим. Неважно, что Стас отлично понимал — раздражает его не сам скрип, а неудачи в письме, реакция на скрип — это банальный перенос эмоции с себя на якобы виноватый объект. Понимать это он понимал, а злость никуда не девалась!

Вот так вот сидит над прописями человек с высшим образованием и кучей компетенций, глубоко эрудированный, художественно и гуманитарно образованный… и ляпает кляксу за кляксой, словно Ванька Жуков, пишущий на деревню дедушке!

И особенно противно было оттого, что в той же самой тетради имелся превосходный образец!

Как бы ни язвил господин Фильц — между прочим, заслуженно! — а прописи он сделал ровно такие, как нужно. Буквы крупные, разборчивые, без лишних завитушек, одно удовольствие повторить. Было бы удовольствие с нормальной ручкой! Да пусть даже нормальным пером! Плакатным, например, или «паркером» Отто Генриховича… Главное, что не этой доисторической пакостью!

Местные, может, и млеют от восторга — перо, небось, правильное, из левого крыла, маховое и с толстым крепким стержнем… Почему Фильц интересовался, не левша ли Стас, очень быстро стало понятно! Долбаный инструмент природного происхождения имел заметный изгиб, так что держать его удобно было именно в правой руке, и таких тонкостей, как Стас подозревал, в пользовании пером еще бесчисленное множество, да взять хотя бы то, что кончик размокает от чернил, и его надо подтачивать! А перо, конечно же, от этого заканчивается, не железное оно… Нынешнее у Стаса было уже вторым, так выданный Фильцем пучок того и гляди закончится! Скорее всего, портилось оно больше от неумелого обращения, чем от реального «пробега» по бумаге, но какая разница?

Ну и какого почерка тут можно добиться? Ладно — скрип, ладно — что лист уже весь в чернильных крапинках, но почерк у Стаса и дома был неважным, творческим, как ласково шутила бабушка, а тут и вовсе словно пьяная курица писала!

Очередной взгляд на тетрадь и перо, полный ненависти к обстоятельствам и горького сожаления о своей криворукости, делу ничем не помог. Вот уже полчаса Стас пытался переписать какую-то молитву, любезно предоставленную Фильцем в качестве эталона. И только дергался все сильнее, что тоже делу отнюдь не помогало!

«В любом занятии становишься экспертом после десяти тысяч часов практики, — напомнил себе Стас банальную истину из вдохновляющих агиток. — Просто Фильц эти десять тысяч часов давно наработал, а ты — нет. Ты, Станек, всего-то второй день занимаешься, причем урывками, и чего-то от себя еще хочешь?! Ну да, вчера перед сном, сегодня — перед обедом… Только взял в руки этот пыточный инструмент и уже ждешь свершений! Глупо же, ну!»

Логика помогала мало. И привычное распознавание эмоций — рефлексия наше все! — не отменяло их наличия. Психовал Стас гораздо сильнее, чем полагалось бы из-за такой ерунды. Ну не может ведь он всерьез ожидать, что умение писать пером придет мгновенно и без труда! На самом деле нервничает он совсем из-за других вещей.

Дурацкий этот конфликт, едва не кончившийся дракой — Фрица увели на гауптвахту, и по обмолвкам его сослуживцев Стас понял, что придурка должны выпороть. Думать об этом было противно и стыдно… Стасу при этом претензий никто не предъявлял, напротив, капитан извинился за своего подчиненного, а общее мнение рейтаров гласило, что этот самый придурок снова нарвался. Но это сейчас они так думают, а потом