Корнеслов - Дмитрий Вилорьевич Шелег

Путешественники были сыты и одеты. Пускай не в новые, но добротные одежды.

Сидя в покоях настоятельницы, разговорились.

Эпизод 2. Дар слова

2 июля 1862 года, Старая Ладога

Игуменья спросила Тимофея как старшего:

– Откуда вы пришли? Кто вы? Куда вы идете?

Тимофей понял всю глубину вопроса, но решил схитрить:

– Мы изучаем дар слова.

Дионисия подумала над ответом Тимофея и, глубоко вздохнув, начала хорошо поставленным голосом говорить:

– Самое главное достоинство человека, причина всех его превосходств и величий есть слово, сей дар небесный, в него вдохновенный, вместе с душою, устами самого Создателя. Какое великое благо из сего священного дара проистекло! Ум человеческий до такой высоты вознесся, что стал пределы всего мира созерцать, совершенство своего Творца познал, с благоговением его премудрость увидел и пред ним жертву богослужения воскурил.

Поставим человека подле животного и сравним их. Оба родятся, растут, живут, стареют и умирают. Оба слух, зрение, обоняние, осязание, вкус имеют. Оба пищею насыщаются, жажду утоляют, сон вкушают, гневом воспламеняются, скорби и веселья чувствуют. Но, при столь одинаковых свойствах, сколь различны! Один в народы совокупился, храмы построил, высоту небес и глубину вод исследует. Другой скитается, по дебрям рассеян, по лесам, и при своей силе, крепости и свирепстве бессильнейшего себя творения страшится, ему повинуется.

Откуда это чудесное преимущество? Как от того, кто в луже утопает, не может кит во глубине морей укрыться?

Бог человека бедным сотворил, слабым, но дар слова ему дал. Тогда нагота его великолепными одеждами покрылась, бедность его в обладание всеми сокровищами земными превратилась, слабость его в броню силы и твердости облеклась. Все ему покорилось.

Он всеми животными повелевает, с ветром борется, с огнем спорит, каменные недра гор разверзает, сушу наводняет, глубину осушает. Таков есть дар слова или то, что мы под именем языка и словесности разумеем. Если бы Творец во гневе своем от нас его отнял, тогда бы все исчезло, и человек, величия своего и славы лишась, в самое несчастное и беднейшее животное сделался бы.

Все были под впечатлением сказанного, а Тимофей подхватил мысль:

– Славянин, рассуждая о человеке и видя в нем чудесное соединение тела с душою, этой слабой и бренной плоти с сильным и нетленным духом, скажет нам о себе:

Я связь миров повсюду сущих,

Я крайня степень вещества.

Я средоточие живущих,

Черта начальна Божества.

Я телом в прахе истлеваю,

Умом громам повелеваю.

Игуменья кивала в такт стихам Тимофея, а после поддержала его:

– Когда, по сотворении мужа и жены, род человеческий, чрез долгие веки, умножился и, наподобие великой реки времен, по всему пространству земного шара пошел, тогда и языки изменяться начали, различными делаться. Каждый народ стал иным языком говорить, другому народу невразумительным. Тогда между народами великие неравенства произошли. Один почти выше смертных жребия поставлен, другой едва только от бессловесных животных разнится. Один ясного познания приятным сиянием увеселяется, другой в мрачной ночи невежества едва бытие свое видит.

Народ всеобщее к себе уважение приобретает, когда оружием и мужеством свои пределы хранит, когда мудрыми поучениями и законами доброту нравов соблюдает, когда любовь ко всему отечественному в нем народную гордость составляет, когда плодоносными ума своего изобретениями не только сам изобилует и украшается, но и другим избытки свои сообщает. О таком народе сказать можно, что он просвещен. Но что такое просвещение и на чем оно главное свое основание имеет? Без сомнения, на природном своем языке. На нем богослужение производится, насаждающее семена добродетели и нравственности. На нем законы пишутся, безопасность каждого ограждающие. На нем науки преподаются, от звездословия до земледелия. Художества из него жизнь и силу черпают. Может ли слава оружия в роды и роды греметь, могут ли законы и науки процветать без языка и словесности? Нет! Без них все знаменитые подвиги в пучине времени тонут. Без них нравоучение молчит, закон безгласен, суд косноязычен, ум младенчествует. Вот что такое есть словесность!

Теперь уже Тимофей закивал ей, соглашаясь с каждым словом:

– Французское, с латинского языка взятое, название литература не имеет для русского ума силы нашего – словесность. Litterature происходит от имени litera, что означает на европейских языках буква, а не от имени слово. На что нам чужое, когда у нас есть свое?

Игуменья согласилась:

– Говорим славяне – разумеем слава. Говорим слава – разумеем слово.

Тимофей кашлянул и продолжил:

– Имя славян славилось задолго до существования Рима и прежде, нежели греки сделались известны между людьми. Славянский язык имел свои древнейшие наречия, из коих были письмена от самых первых времен сего божественного изобретения. Всякое славянское наречие понятно всем славянским народам, и все славяне, даже при малом внимании, понимают свой праотеческий язык. Русское наречие, общее, ближе всех других к нему подходит. Наречие сербское – второе между наречиями славянскими по своей чистоте.

Слово и слава – это смежные понятия. Второе произошло от первого, поскольку слава рождается и возрастает через слово. Поэтому-то вместо славный иногда говорится пресловутый. По этой причине можно полагать, что имя славяне сделалось из словяне, то есть словесные, одаренные словом люди.

Славяне, называвшие себя словянами, – это словяцы. Словяцы означают и слово, и языцы, то есть всех, кто владеет словами одного языка – единоземцев.

Тихомир решил поддержать беседу:

– Имя немцы, означающее немых, не умеющих говорить, сначала было дано славянами вообще всем народам с иным языком, которых повстречали они на западе, но впоследствии стали понимать под ним собственно немцев.

Игуменья согласилась:

– Вестимо. Известно, что во времена Карла Великого многие в Германии славяне мало-помалу до того исказили язык свой, что совсем ему разучились. Отсюда возник немецкий язык.

Тимофей снова откашлялся, по всему было видно, что тяжелый подводный переход наложил свой отпечаток.

Он дополнил:

– Не только немецкие словари, но и словари других языков представляют на всех своих страницах обломки исковерканных славянских слов.

Славянские азбуки заключают в себе все первоначальные звуки, какие только есть во всех европейских языках, тогда как иностранные алфавиты с безуспешным усилием выражают только свои звуки. Отсюда происходит, что, даже начиная от греков и римлян в бытописаниях всех царств, повествовавших что-либо о славянах, мы, вместо славянских имен, находим одни только странные и непонятные названия. Но наша азбука дает нам ключ к их пониманию, начиная от самых древнейших времен.

Игуменья спросила:

– Так уж и звуки только, аль еще и письмо?

Тимофей, покашливая, предложил:

– Хорошо. Давайте