Корнеслов - Дмитрий Вилорьевич Шелег

– в печь; затем отстирать и приступить к окончательному отбеливанию, разостлав холст на лугу и периодически смачивая водой. При солнечной и теплой погоде окончательное отбеливание занимало около двадцати дней.

Но иногда поступали проще – ранней весной полотно расстилали на наст (еще не растаявший снег), и солнце отлично справлялось с отбеливанием.

В заключение полотно надо было хорошенько отстирать.

Все! Не прошло и полутора лет, как конопляная или льняная ткань была готова!

Взгляд Адель задержался на остром веретене.

* * *

Снаружи послышался детский крик, и, кое-как добравшись до окна, Адель посмотрела сквозь приоткрытые ставни.

* * *

В огороде сразу за задним двориком работала молодая женщина.

Она подошла к стоявшей в тенечке под кустом сирени корзине, из которой доносился детский крик.

Обмыв руки в деревянной кадке, женщина вытерла их о передник и утерла потный лоб тыльной стороной ладони – летний день жарил солнцем, как печка.

Осторожно взяв малыша на руки, она поспешила в дом.

* * *

Адель, как могла, быстро добралась до кровати и улеглась.

* * *

Из других покоев она отчетливо слышала чмокающие звуки грудного кормления.

* * *

Женщина заглянула через занавесь дверного проема и посмотрела на Адель, которая притворилась спящей.

– Бедненькая, – жалостливо сказала хозяйка, рассматривая кривой шрам на шее.

Женщина подошла к полке над окном, на которой по центру стоял большой пузатый самовар, а по краям кружки и чашки с блюдцами, и начала что-то искать рукой.

Через прикрытые веки Адель видела, что женщина красива, что подчеркивали несколько белокурых прядей, выбившихся из-под белой косынки.

Знакомая с последней европейской модой не понаслышке, Адель залюбовалась ее одеждой. На первый взгляд, это было простое косоклинное платье без рукавов, заложенное в мелкую складку. Его насыщенный синий цвет подчеркивала надетая под него белая рубаха с высоко закатанными для работы рукавами.

Но, присмотревшись, Адель разглядела тонкий орнамент, которым была вышита ткань. Раньше она встречала по всей Европе такую сетчатую гладь с чередующимися, но находящимися в гармонии «косыми крестиками», восьмиконечными звездами, ромбами с гребенками на сторонах, но никогда и подумать не могла, что в глухой России увидит нечто подобное. Один рукав рубахи сполз вниз и развернулся. Удивившись, Адель широко раскрыла глаза – его манжет был украшен тончайшим многопарным кружевом. Она могла поспорить с кем угодно и на что угодно, что кружева этой русской превосходили самые известные и безумно дорогие кружева – из бельгийского Брабанта. Такими же кружевами был оторочен и невысокий воротничок рубахи. Адель не понимала: как простая русская могла позволить себе носить такие дорогие вещи, просто работая по хозяйству? Даже чуть грязноватый после огорода передник был украшен полосой орнамента из каких-то цветов, что привносило в общий вид свою изюминку.

Тем временем женщина достала из одной из чашек бархатку.

Рассмотрев кулон, она провела пальцем по выпуклому дракону, но затем резко одернула руку и перекрестилась на образа.

Сердце Адель учащенно забилось, когда ей в руку вложили полоску бархатной материи.

* * *

«Надо уходить», – подумала Адель.

Ее тяготила мысль, что надо будет избавиться от людей, которые ее спасли.

Но они видели ее лицо, а это было недопустимо.

* * *

Под вечер терем занимался огнем, который начал пробиваться сквозь резные ставни и затем переползал все выше и выше – до самого раскрашенного красным «петушка» на коньке крыши.

* * *

Когда Адель вышла из горящего терема, в дыму еще можно было рассмотреть тела трех поколений хозяев. На полу в горнице лежали скрюченные от предсмертной боли, с белой пеной на губах, еще нестарые бабка с дедом, их дочка с зятем, сын с невесткой и трое детей постарше… Один из которых, светловолосый мальчик, захлебываясь собственной рвотой, из-под бровей смотрел ей вслед.

* * *

Адель не стала оборачиваться, а просто пошла дальше – за терем, где в сарае, беспокойно перебирая копытами, стояли вороной и дымчатая кобыла.

* * *

Удаляясь от усадьбы, Адель все-таки обернулась. Обернулась, чтобы посмотреть на корзину, стоявшую на безопасном расстоянии от горящего терема, возле самых ворот.

В корзине голосил грудничок.

* * *

На мгновенье глаза Адель сделались голубыми, но затем сразу же стали прежними – темно-зелеными.

* * *

Сердце Адель защемило – ведь и она могла бы иметь ребенка, а может быть, даже нескольких: мальчика как Альфонсо и девочку как она сама.

Как хорошо было бы им вместе в том самом небольшом, но уютном особняке недалеко от Франкфурта-на-Майне.

Их счастью не смог бы помешать даже гнусный брат Альфонсо – Джузеппе.

Эпизод 2. Совесть

2 июля 1862 года, предместье Франкфурта-на-Майне

Джузеппе был искренне обеспокоен состоянием брата и не понимал его: ну прикончил он какую-то русскую, ну и что – не первая и не последняя.

А тот уже восьмой день кряду после возвращения из Варшавы беспробудно пил и отказывался от еды.

* * *

Альфонсо не находил себе места, все вспоминая и вспоминая печальную улыбку Елизаветы Тимофеевны, ее наивные, широко раскрытые голубые глаза под водой: «Почему ты не сопротивлялась? Почему не кричала и не ругала меня? Сейчас мне было бы легче…

Я никак не могу понять этих русских с их любовью».

* * *

Скрипка Альфонсо печально пела день и ночь.

* * *

К вечеру того дня скрипка замолчала, и Джузеппе решился подняться к Альфонсо, неся перед собой поднос с сыром и хлебом.

Открыв дверь, Джузеппе выронил поднос…

* * *

Тело Альфонсо висело под потолочной балкой с петлей на шее: есть дела, за которые невозможно заплатить – можно только расплатиться.

Эпизод 3. Диагноз

2 июля 1862 года, Старая Ладога

Тимофей снова начал кашлять, и Тихомир предложил:

– Давай сходим в монастырскую больницу.

Тимофей не стал противиться. Лицо его было болезненно красным. В глазах – усталость.

* * *

Пока дошли сто шагов до больницы, Тимофей два раза останавливался, чтобы отдышаться и откашляться.

* * *

В небольшом кабинете сидел доктор с растрепанной рыжей шевелюрой и сосредоточенно читал какие-то записи.

Он посмотрел на посетителей из-под пенсне и, небрежно бросив бумаги, проворно выскочил из-за стола.

Подойдя ближе, он посмотрел на каждого и остановился у Тимофея:

– Вы, батенька, приболели!

Тимофей кивнул и закашлял.

Доктор еще раз окинул всех взглядом, тыкнул пальцем на Тихомира:

– Вы, усаживайте пациента вон