Грюнвальдский бой, или Славяне и немцы. Исторический роман-хроника - Гавриил Александрович Хрущов-Сокольников

почти ничего не ели и не пили, Витовт по обыкновению, приобретенному с детства и воплотившему в привычку, а молодой султан Саладин по закону Магометову, — князь отвёл своего гостя в отделённый покой и заговорил первый.

— Успеешь ли ты привести свою рать к Вильно до «уразы»? — спросил он определительно, зная, что во время уразы, т. е. татарского ежегодного месячного поста большие переходы немыслимы.

— Какой «уразы»? На полмесяца раньше приду! Помни слово султана Саладина, — отвечал тот уверенно.

— Но ведь может быть какая задержка, реки, бездорожье.

— Для моих степных беркутов задержки не ма!.. Нет такой реки, такой дороги, которая удержит уланов султана Саладина. Султан Саладин будет!

— Помни, Саладин. Эта война будет последняя. В этой войне мы или погибнем, или заслужим всемирную славу.

— Славу? — переспросил султан, — какую славу?

— Великую, неумираемую славу!

— Я тебе вот что скажу, могущественнейший князь, пусть будет так, слава твоя — добыча наша! Бей рука, так будет!

Витовт не мог удержаться от улыбки и протянул руку. Уже в бою на Ворскле он понял, какого опасного соперника имеет рыцарство — тяжело вооружённое, сидящее на тяжёлых конях, в открытом бою с лёгкой татарской конницей, появляющейся и исчезающей на поле битвы, словно ураган в степи! Ему во чтобы то ни стало хотелось чем-нибудь, кроме данного слова, привлечь татар в эту страшную войну.

— Добыча твоя. Всё, что возьмешь на аркан и копьё — всё твоё!

— Иль Алла! Вот это так. Только смотри, Шорин Шор, без выкупа и тебе пленных не отдадим. Всех с собой в орду погоним! — Витовт улыбнулся вторично. Татарин не только не сомневался в победе, но уже вперёд распоряжался добычей.

Между свитой султана Саладина Витовт заметил и молодого сына Джелядин-султана, Тугана-мирзу, блистательно выполнившего опасную миссию в орду. Он подозвал его к себе, очень обласкал и спросил об отце. Старый слепец был жив и через силу тоже приехал в Вильню повидаться со своими дальними родственниками и бывшим владыкой, сыном Тохтамыша. По обыкновению татар-кипчаков, он не въехал в город, но стал станом недалеко от городских стен, в лесу.

* * *

Со времени описанного нами празднества в замке воеводы Бельского какая-то странная хандра напала на молодого Туган-мирзу. Образ красавицы панны Розалии преследовал его и день, и ночь. Но она была недоступна теперь его пламенным желаниям! Одна надежда добыть её заключалась в войне, — а войны всё не было, и молодой татарин просто потерял голову.

Милость великого князя придала ему, казалось, надежды. По случаю прибытия иноземного посольства в Вильне уже заранее были назначены торжества и балы, и он надеялся увидать на них свою возлюбленную. Он знал, что пани Розалия с отцом гостит теперь в Вильне у родственников. Но сколько раз в день он ни проезжал на своём киргизе мимо окон её дома, ни малейшего следа жизни не замечал за тяжёлыми железными решетками окон. Немудрено, жилые покои выходили во двор, а на улицу помещались только кладовые.

Решившись на войну, Витовт уже не льстил себе надеждой, подобно королю Ягайле, что дело может уладиться полюбовно; он во чтобы то ни стало хотел, однако, выиграть время и оттянуть, насколько возможно, момент объявления войны. Он знал, что зимой, когда топкие болота жмуди замерзают, вторжение в эту область для немцев гораздо легче, чем весной, когда дороги превращатся в реки, а поля в топи.

Отдав приказание торжественно встретить немецкое посольство, он сам накануне уехал в Троки, предоставив своим боярам, с наместником Монтвидом во главе, принять и угостить дорогих гостей.

Наконец, в назначенный день, при громе пушек с надворотных укреплений, рыцарское посольство верхом подъехало к самым стенам Вильни. Перед воротами их встретил наместник Монтвид в парадном кафтане, поверх которого была накинута дорогая соболья шуба.

Его окружали высшие бояре княжества, пажи, круглецы и сильный отряд телохранителей. Толпы народа стояли как на крепостных стенах, так и вдоль всей улицы, ведущей от ворот к дому, отведённому под посольство.

Бояре с Монтвидом во главе стояли пешие перед растворенными воротами. Посольству тоже пришлось остановиться и слезть с коней, что уже не понравилось представителю ордена, знаменитому Бранденбургскому комтуру Маркварду Зальцбаху.

Привыкший повелевать, и только повелевать, посланный с важным и нетерпящим отлагательств поручением, он был крайне удивлён и встревожен, когда Монтвид в приветственной речи, сказанной перед воротами, упомянул об отсутствии великого князя, и о том, что князь очень опечален, что не может немедленно принять почётное посольство.

— Но где же его величество, король ваш? — воскликнул пылкий Марквард, — мы поедем к нему. Поручение, данное нам, не терпит отлагательства.

Марквард фон Зальцбах

— Всепресветлейший государь, великий князь, отъезжая по делу большой важности, очень печалился, что не может тотчас принять дорогих гостей и повелел мне, своему покорному рабу, именем его принять вас, великих послов, с почестью. А о дне его возвращения и приёме вашем объявлено будет вам особо от его великогосударевой милости.

— Но где же он теперь? — с нетерпением допытывался Марквард.

— Что поручено мне исполнить, благородный рыцарь, я исполняю, а отвечать на твой вопрос не могу, ибо не имею на то поручения от моего владыки.

— Зачем же нас звали в таком случае в Вильню?! — горячился Марквард, — мы бы лучше подождали на границе, или возвратились обратно.

— Не волен я осуждать, что делает князь, и повинуюсь; приказ звать вас в Вильню от него исходит!

Марквард перекинулся несколькими словами с другими рыцарями посольства. Все были, так же, как и он, удивлены отсутствием великого князя, но делать нечего: они решили дожидаться его возвращения.

В это время из толпы городских чиновников и офицеров выступила депутация францисканских монахов. Они просили немецких рыцарей прежде всего заехать в их монастырь и помолиться в их церкви «Марии Девы», что на песках.

Хотя Маркварда Зальцбаха, рыцаря-воина, приехавшего с политической, а не церковной миссией,