Грюнвальдский бой, или Славяне и немцы. Исторический роман-хроника - Гавриил Александрович Хрущов-Сокольников

ни было латы. Они, кажется, сами это сознавали, и, за неимением металла, делали самодельные панцири и щиты из верёвочных циновок, вроде теперешних половиков, с той разницей, что верёвки были льняные, чрезвычайно крепко скручены и затем сплетены. Подобные брони одно время употреблялись и в московских войсках и назывались бахтерцы, но скоро были заменены железными и медными нагрудниками и колонтарями.

У их предводителя Одомара вооружение нисколько не было лучше его богатырей; только голову прикрывала железная шапочка на меху — «ерихонка», как её тогда называли, но и она, по общему обыкновению, была прикрыта огромной головой рыси, шкура которой ниспадала на плечи и спину богатыря, да огромная дубина его была в несколько рядов окована полосками железа.

Когда, уведомлённый о прибытии нового союзника, князь Вингала полюбопытствовал отправиться в стан пришёльцев, он, несмотря на свою отчужденность от всего, что могло казаться иноземным новшеством, был изумлён и даже испуган видом этих дикарей, пришедших из неведомых дебрей непроходимых литовских лесов.

— Кто ты, во имя громовержца Перкунаса?! — воскликнул он, с изумлением оглядывая предводителя дикарей, — не сам ли Альцис, пришедший на землю[80]?

— Я князь Одомар, покорный веленью богов пришёл сюда со всем моим народом, на помощь князю Вингале-Эйрагольскому.

— Я князь Вингала! — воскликнул князь и протянул руку, но дикарь не сразу поверил. Он с недоверием смотрел на хотя относительно крупную, но по сравнению с ним тщедушную фигуру старого князя.

— Ты — князь Вингала?! — переспросил он, — почему же боги обидели тебя ростом и дородством? А я думал видеть в тебе другого Ишминзаса! Ну всё равно, будем друзьями и братьями, — и страшный дикарь трижды облобызался с Вингалой.

— Пойдём ко мне в замок! — уговаривал его князь Эйрагольский.

— Что я там не видал? Разве твой замок просторней этого леса, разве твои башни выше этих сосен? — отвечал Одомар. Отцы и деды наши не знали стен и запоров, лес — наш кормилец, лес — наш замок. Помнишь, что говорит богиня Медзиойма[81]? Литва живёт в лесах! Истребите леса — не будет Литвы. Истребляйте, истребляйте!

— Я и так поднял меч, чтобы уберечь леса моей родины, богов моих отцов и дедов, священных криве и сигонт! — отозвался Вингала.

— Коли так, покажи мне, где живут эти дровосеки, покажи, моя сулица переведается с ними! — вскричал дикарь и грозно взмахнул страшной дубиной над головой, — говори, говори, где эти дровосеки!?

Да, кругом звучало, звенело, дрожало в воздухе, и во всех сердцах одно могучее, всесильное, неотразимое слово: Война! Война! Война!

XXVIII. Рыцарское посольство

Проводив короля польского и отправив гонцов и посольства, Витовт возвратился в Вильню, где у него были громадные склады оружия, одежды и всякого воинского снаряда. Сюда стали один за другим прибывать ответы от соседних полунезависимых государств, от удельных князей, от Пскова и Новгорода. Большая часть удельных и даннических князей приехали лично, чтобы переговорить о времени и сборе дружин; не было ни одного, кто не откликнулся на призыв великого князя литовского.

Страшное поражение, понесённое ими десять лет тому назад на берегах Ворсклы в бою с татарскими полчищами Эдигея, принесло также и свои хорошие плоды для единовластия Витовта. Более 70 удельных князей пали тогда в битве, многие уделы остались без владык и перешли к великому князю; многие, бывшие самостоятельными князьями, стали в отношение даннических, словом, это страшное поражение вместо того, чтобы сокрушить мощь великого собирателя Русско-Литовских земель, ещё более укрепило её!

Больше того, даже татарские ханы, перессорившись между собою, стали заискивать у Витовта, являлись на поклонение к нему в Вильню и в Вильне же короновались царями Кипчакскими! Имя Витовта и его обыкновенный подарок для путешественника в татарских землях — шапка — делали владельца неприкосновенным. Сам старый Эдигей несколько раз присылал посольства и обещал вечный мир.

Немудрено, что, получив грамоту от Витовта, один из сыновей Тохтамыша, султан Саладин, царствовавший над одной из наиболее сильных орд, кочевавших по берегам Дона, тотчас собрал толпу своих излюбленных нукеров и телохранителей и поскакал на призыв великого князя в Вильню.

Извещённый о его прибытии, Витовт распорядился, чтобы татарскому владетелю был устроен торжественный приём. Почти одновременно он получил известие, что особое, чрезвычайное посольство от гроссмейстера ордена, тоже переехало границу и просит дозволения прибыть в Вильню.

Витовт удивился. Поддержка, оказываемая им возмутившейся и восставшей против ордена Жмуди, уже не составляла ни для кого тайны. Его собственные дружины под предводительством воеводы Здислава Бельского дрались многократно в Эйрагольских владениях. Он ожидал гордого объявления войны, как и король польский, и вдруг узнал, что к нему едет торжественное посольство с великим комтуром Бранденбургским, Марквардом Зальцбахом во главе с мирными предложениями.

Распорядившись, чтобы рыцарское посольство везли малыми дневками к столице, он поспешил с приёмом Саладина и роскошно угостил его в Вильне, в замке Медники — своей частной резиденции.

Султан Саладин был один из самых выдающихся по удали и мужеству татарских владетельных князей; по отцу он был одним из чистейших представителей белой кости, а по лицу это было самое точное воплощение чисто тюркского типа.

Быстрый в движениях, тонкий в стане и широкий в плечах, неутомимый наездник, удивительный стрелок из лука, он считался лучшим джигитом в орде, а его блистательные походы на возмутившихся князей сделали его имя очень популярным во всей стране.

Плохой политик, он шёл туда, где думал найти больше добычи и больше сабельной работы. Он с детских лет привык видеть в Витовте могущественного героя-короля, давшего убежище его престарелому отцу с семейством и, кроме чувства благодарности к Витовту, его влекла под знамёна князя Литвы надежда на невиданно большую добычу, — по рассказам, страна рыцарей была полна и золота, и серебра, и дорогих коней.

Согласно заранее написанному соглашению, он обязывался выставить в поле по требованию великого князя Литовского 30 000 всадников; он ехал теперь только условиться о подробностях[82].

После долгого пира, на котором оба — и гость, и хозяин —