Грюнвальдский бой, или Славяне и немцы. Исторический роман-хроника - Гавриил Александрович Хрущов-Сокольников

Старик положил руки на лиру и начал медленно перебирать струны. Тихие жалобные звуки послышались в воздухе. Старик запел. Голос его дрожал от старости и от волнения, но Ягайло весь обратился в слух и старался не пропустить ни одного слова песни:

Через поле ворон мчится, Руку белую несёт, На руке той золот перстень, Драгоценнейший клейнод! — Ты ответь мне ворон-птица, — Говорит ему девица, — Где ты был, куда летел, Где ты руку с перстнем взял?.. — На войне я был кровавой, Бой там был. Сплелись мечи, Словно ветви у дубровки. Кровью пенились ручьи. Стрелы рыли там могилы, Много пало на войне. И девица затужила: — Горе, горе, горе мне, Этот перстень я дарила!..

— А с кем был бой? — вдруг спросил Ягайло.

— В песне не сказано, государь, а чует моё сердце, что с крыжаками, они одни каждый год поливают кровью поля литовские.

— А про крыжаков песни есть? — снова спросил король.

— Спою твоей милости, государь, коли угодно будет.

— Так пой же, пой! — нетерпеливо крикнул Ягайло. Старик взял несколько переборов и начал на другой, уже более веселый мотив.

Ой, литвин-литвин, Не паши новин, Прахом всё пойдёт, Всё крыжак возьмёт. Сытый волк и тот Овцу не дерёт, А хоть сыт крыжак — Жрёт, как натощак. Эй, жену и дочь, Немец, не порочь, Лучше смерть, чем стыд, Смерть мой сын отмстит. Лучше в поле лечь Под железный меч, Чем идти в загон К крыжакам в полон. Ой, литвин-литвин, Не паши новин, Лучше хлопочи Отточить мечи!

— Бесподобно! — закричал Ягайло, едва старик успел кончить песню. — Дарю тебе целую копу грошей.

Старик встал, низко поклонился и снова опустился на скамью.

— Постой, — воскликнул Витовт, — ты пословицу литовскую забыл, старик, «что из песни слова не выкинешь» — тут ещё припев есть.

— Да я не смел, государь. Там про ленкишей-лехов поётся, — оправдывался старик.

— Что же ты думаешь, что я, живя в Кракове, лехом стал? — с улыбкой проговорил Ягайло. — Пой смело, старче, я такой же литвин, как мой брат и друг Витовт Кейстутович.

Старик повиновался, он снова повторил всю песню, но только с прибавлением куплета:

Что крыжак, что лех — Всё единый грех, — Польские князья С немцами шурья.

Витовт и Ягайло слушают Молгаса

— Это, может, было при Пястовичах, а не при мне, Ольгердовиче. Не будет у ордена лютей врага, чем я! Пой, вещий старик, пой ещё, пой всё, что знаешь! — воскликнул он. — Ты пробудил моё сердце, пой старик, и помни, что кроме нас никого больше нет здесь в покое, пой, всё что тебе придёт на душу, всё, чем полно твоё литовское сердце!

Снова зарокотали струны и снова, одна за другою, полетели с уст слепого старца вещие песни; он славил древних героев родной старины, пел о славных походах за море, пел о славном Гедимине, об удалом князе Кейстуте льве Литовском и вдруг затянул песню о великом князе Витовте и о его отравленных детях.

Витовт вспыхнул. Слёзы показались на его глазах, он хотел было броситься и удержать старца, но Ягайло остановил его и приказал продолжать песню. Когда раздались последние звуки трогательной песни, Ягайло снова взглянул на своего брата. Витовт тихо плакал, закрыв лицо руками. Ягайло вскочил со своего места и пылко, крепко обнял друга. Он говорить не мог, рыдание душило его.

— Понимаю, теперь всё понимаю. Бедные твои птенчики, Ваня и Юра. Кровь их до сей поры не отомщена. Клянусь тебе, года не пройдёт, отольётся немцам их кровь сторицею!

Витовт ничего не отвечал, он стиснул в своих могучих объятиях Ягайлу и целовал, целовал без конца.

— Спасибо старику, он меня до слёз довел! — воскликнул наконец король, садясь на своё место. — Кто научил тебя, старик, таким чудным песням, кто вложил тебе в уста этот чудный дар?!

— Научило горе безысходное, научила ночь тёмная, подогрела вечная злоба немецкая! — отвечал старик. — Всю семью, отца с матерью, с