Под тенью века. С. Н. Дурылин в воспоминаниях, письмах, документах - Коллектив авторов -- Биографии и мемуары

в сад. Она стала петь русские романсы. <…> Жители соседних домов вышли и тоже слушали этот необычный концерт. Она выбирала из своего репертуара поэтов-классиков, а также и композиторов, которые больше бы пришлись по душе профессору Дурылину. <…>

После концерта, когда снова сели за стол, который до сих пор стоит на веранде, Сергей Николаевич сожалел, что Надежда Андреевна не может спеть арий из опер. Огорчался, что отсутствовал композитор Юрий Бирюков, который помог бы Надежде Андреевне. Бирюков часто посещал дом Сергея Николаевича и написал по его сценарию оперу «Барышня-крестьянка» на сюжет повести Пушкина. <…>

По его [Дурылина] совету Надежда Андреевна начала писать книгу воспоминаний и каждую главу <…> привозила или присылала ему на отзыв. К советам и замечаниям[434] Сергея Николаевича Надежда Андреевна относилась с глубоким вниманием и благодарностью. <…>

Долгие годы, еще с дореволюционных лет, дружили Телешов Н. Д. и Дурылин С. Н. Встречались не часто, и то больше в Москве. В Болшево Николай Дмитриевич приезжал редко, только в летнее время. Я познакомился с ним уже после войны, когда он был старым человеком. Жил он одиноко, и это отражалось на его внешнем виде и ворчливом характере. Правда, долгое время с ним в квартире проживала еще одна живая душа — ворона. Они дружили, как могут дружить человек с птицей. Он за ней ухаживал, вырастил ее с птенца, и они привязались друг к другу. <…>

Его рассказы и воспоминания, одновременно с воспоминаниями Сергея Николаевича, особенно касающиеся дореволюционного периода, трудно передать, их надо было слышать. Они рисовали картину, незнакомую моему поколению. Я очень жалею, что не записал их: записывать при них было нетактично, а после многие детали улетучились из памяти. <…> В 1952 году, отмечая 85-летие Н. Д. Телешова, Сергей Николаевич писал ему: «Дорогой, милый Николай Дмитриевич! <…> я мог бы говорить пять часов о благороднейшем из современных писателей Телешове, о прекраснейшем человеке, о вернейшем друге с честнейшим сердцем, старшем товарище Николае Дмитриевиче! Ведь оно, Ваше имя, приложенное к любому делу, к книге, общественному почину, уже свидетельствует о том, что это дело высоко честное, благородное, прекрасное. <…> Крепко обнимаю Вас, дорогой, верный друг, и благодарю за дружбу, столь для меня драгоценную. Искренне преданный и много ценивший Вас С. Дурылин».

Лошкарева Мария Николаевна[435]

Лошкарева Мария Николаевна (1891–1972) — племянница Владимира Галактионовича Короленко, дочь его сестры Марии Галактионовны, фельдшерица, машинистка. Перепечатывала работы Сергея Николаевича. После его смерти наиболее крупные рукописи печатала для Ирины Алексеевны. Начала писать свои воспоминания в 1955 году, сдала их И. А. Комиссаровой в 1962 году.

Воспоминания. Памяти Сергея Николаевича Дурылина

Есть люди, представление о смерти которых с трудом укладывается в сознание. И не потому, что они казались особенно здоровыми. Нет. Но в них было так много любви и интереса к самым разнообразным сторонам жизни <…> они так глубоко входили в жизнь, что их невозможно себе представить оторванными от нее. Таков был Сергей Николаевич Дурылин.

Я познакомилась с ним в 1934 году. Сергею Николаевичу нужна была машинистка, и он обратился к моей двоюродной сестре — Наталии Владимировне Короленко с просьбой порекомендовать ему кого-либо. Она познакомила его со мной, и с тех пор, неразрывно до конца его жизни, я печатала работы Сергея Николаевича, невольно становясь соучастницей его творческого труда.

Начала я с ранних произведений, не предназначавшихся к печати: «Домик в Коломне» — шутка в стихах на сюжет Пушкина, но с счастливым концом; «Барышня-крестьянка», тоже по Пушкину и тоже в стихах, инструментированная впоследствии Юрием Бирюковым. Затем пошли статьи о Лермонтове, которого так глубоко любил и проникновенно понимал Сергей Николаевич. Обширные монографии об артистах МХАТа и Малого театра следовали одна за другой. Я едва успевала закончить одну статью, как из Болшева уже летели гонцы с новыми, всегда срочными, но всегда внимательно и с любовью написанными работами. Особенно памятно мне время работы над книгой «Мария Николаевна Ермолова (К столетию со дня рождения)». Подготовка к ней шла в течение нескольких лет. Привлекался огромный материал: выписки из книг, журналов, забытых газетных статей, воспоминания современников. И все казалось Сергею Николаевичу недостаточным. Он обращался к друзьям, знакомым с просьбой вспомнить какую-нибудь «мелочь» в исполнении Ермоловой той или другой роли, восстановить в памяти впечатление от ее игры. Найдя что-нибудь новое или ранее упущенное им, Сергей Николаевич без сожаления перекраивал уже готовую главу. <…>

Все его работы написаны особым, лишь ему присущим языком. Вчитываясь в ту или иную фразу, вы чувствуете, что написана она именно так, как хотелось бы ее сказать и как мог сказать только Сергей Николаевич. Больших поправок в рукописи он обычно не вносил, но прочитывать их было делом нелегким. Вообще довольно неразборчивый, мелкий почерк Сергея Николаевича, в увлечении работой, в желании сказать как можно полней и скорей то, что волнует его в данное время, становился почти иероглифами. Сергей Николаевич знал это и каждый раз, посылая рукопись, просил извинить его, писал, что надеется на мою исключительную способность разбирать его «каракули», просил исправить замеченные мною стилистические погрешности. Особенное внимание обращал он на верность цитируемого материала, на необходимость точно указывать год, место издания, номера страниц и проч., говоря, что при неправильно указанной цитате работа теряет свой смысл.

Хорошо зная русский язык, ценя присущие ему красоты и особенности, Сергей Николаевич относился к нему бережно и любовно. Он возмущался искажениями, неправильным произношением слов, допускаемыми некоторыми писателями. Старый народный язык был понятен и близок Сергею Николаевичу, и он нередко пользовался им: в его работах встречаются такие малоупотребительные слова, как, например: «врагиня», «жесточь», «насельник» и т. п.

Постоянно занятый всегда спешной литературной работой, Сергей Николаевич тем не менее не закрывался у себя в кабинете, не уходил от повседневной жизни с ее интересами и запросами. Все, кому нужны были его совет, указание, кто искал в нем просто приятного собеседника, находили его всегда внимательным, готовым помочь или развлечь интересной беседой. Не было, кажется, такой области науки, литературы, искусства или просто «житейского обихода», в которых бы Сергей Николаевич затруднился дать исчерпывающий ответ на интересующий вас вопрос. Ему не нужно было даже особенно напрягать свою память: она была столь обширна и эластична, что он без труда находил требуемый материал. Огромная библиотека, размещенная на простых деревянных полках всюду — в кабинете, коридоре, на чердаке, — помогала ему в этом. Я до сих пор помню, как при каком-нибудь затруднении у меня возникала спасительная мысль: «Надо спросить Сергея