Под тенью века. С. Н. Дурылин в воспоминаниях, письмах, документах - Коллектив авторов -- Биографии и мемуары
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Недели две спустя я снова был у Сергея Николаевича. Принес несколько стихов на консультацию, но, к сожалению, не пришлось воспользоваться его временем. Был летний теплый день. Зелень в саду властвовала благодаря усилиям Ирины Алексеевны. Дачный участок сочетал в себе кусочек дикой природы, на котором при строительстве дачи были оставлены нетронутыми русские березы, дубки и другая растительность. Часть же территории была отведена под картофель, кабачки, клубнику. По всему участку были посажены яблони и сливы, которые начинали плодоносить. Вдоль тропинок, идущих по периметру ограды и сада, росли смородина и крыжовник. <…> Войдя на территорию дачи, я увидел пожилого человека с бородкой, в холщовой белой блузе, подпоясанной пояском, кисти которого свешивались до нижней оторочки блузы, в темных брюках и тапочках на босу ногу. В руках у него была тросточка, которой он раздвигал плети кабачков и, не обращая на меня внимания, приговаривал: «Гляди какой, как молочный поросенок. Надо же! Как молочный поросенок!» Это был Михаил Васильевич Нестеров. Уж очень он был похож на свой автопортрет. <…>
Сергей Николаевич очень любил кошек, и в его кабинете, как бы чувствуя расположение хозяина, они всегда ютились около него. Иной раз он работает, а кошка сидит на его рабочем столе и смотрит, как он пишет. Спали они (их было несколько) вместе с ним в кабинете на его железной койке. Кошки были свидетелями и его бессонных ночей, и титанического труда. У него было много стихов и рисунков с них.
Как-то на одной из наших встреч (был и Михаил Васильевич) Сергей Николаевич попросил меня написать о кошках стихи. Я выполнил просьбу и при следующей встрече прочел стихотворение «Кошки». Его любопытно привести.
Кошки
Он пишет днями и ночами,
Завален книгами кругом.
Они ж пытливыми глазами
Сидят и смотрят на него.
Потом зажмурятся и сами,
Быть может, тоже о Толстом
Ему мурлыкают часами
Своим кошачьим тенорком.
И, утомившись на рассвете,
Свернувшись кренделями в ряд,
Они в его же кабинете
С ним на одной кровати спят.
Малы, но гордость и свободу
Не потеряли даже тут.
Они хозяину в угоду
На задних лапках не пойдут.
Михаилу Васильевичу и Сергею Николаевичу оно понравилось, а Нестеров сказал: «Вот я не могу писать кошек, не получается, хотя ничего против них не имею». <…> В 1940 году, в августе, мы так же вечером пили чай на веранде: Сергей Николаевич, Михаил Васильевич и я. Шел разговор о портретной живописи Нестерова. Дурылину было необходимо как можно больше подробностей «вытянуть» из Михаила Васильевича. Зашел разговор о портрете академика И. П. Павлова. Сергей Николаевич спросил, чем, собственно, заинтересовал этот человек Нестерова. Михаил Васильевич ответил:
— Духовным богатством. Меня всегда интересовали творческие натуры.
Сергей Николаевич добавил:
— К тому же и упрямством в своих стремлениях. Вы внутренне так похожи друг на друга.
— Чем же? — спросил Михаил Васильевич.
— Этим творческим упрямством.
Нестеров смолчал, и улыбка появилась на его лице. <…>
В один из дней Сергей Николаевич был занят, а Михаил Васильевич пригласил меня погулять с ним по саду. Мы ходили с ним по тропочке, и он мне рассказывал о своих знакомствах с И. Н. Крамским, Н. Н. Ге, В. М. Васнецовым, В. И. Суриковым и, конечно, более подробно о своем учителе В. Г. Перове. <…> Теплее всех он рассказывал о Перове, Крамском и Сурикове. О Ге говорил мало и холодно. Похвалил только картину «Петр и царевич Алексей», потом заметил, что Ге был очень самолюбив и что его картину «Христос перед Пилатом» он не одобрял.
Потом мы отдыхали с ним на его любимой скамейке в углу сада. Он мне рассказал, как одну из туй, что росла напротив входа на веранду, они сажали вместе с Ириной Алексеевной. <…> Я ему сказал, что о туях у меня есть стихотворение.
— Почитайте мне, это очень интересно, — сказал он.
Я прочитал. Привожу стихотворение потому, что Михаил Васильевич воспринял его по-своему.
Я посадил ее такую,
Что до колен была.
И за пять лет малютка туя
Меня переросла.
Я под метели перебранку
Решил ее спросить:
— Скажи, как можешь ты, южанка,
В стране морозов жить?
— Так и живу, как раньше жили
В сибирской стороне:
Боролись, мучались, любили, —
Она сказала мне.
— Это же вы о Сергее Николаевиче написали, только выразили в художественном образе.
Я в то время не знал, что Сергей Николаевич с Ириной Алексеевной не по доброй воле несколько лет томились в Сибири. Об этом мне впервые поведал Михаил Васильевич Нестеров. <…>
Глава V. Война
<…> Я решил идти на фронт. Перед ноябрьскими праздниками 1941 года я пришел к Сергею Николаевичу проститься. У него я встретил Щепкину-Куперник и Нестерова. <…> Дурылин повел меня в кабинет и подарил записную книжку небольшого формата, сказав: «Это тебе пригодится в походной и боевой фронтовой жизни». Держался он мужественно, никуда не собирался эвакуироваться, внутренне веря в победу. В книжке были перечислены города и фамилии хороших знакомых Сергея Николаевича, к которым в случае нужды я мог обратиться за помощью. <…>
— Русский народ победить нельзя, его внутренние силы никто не знает, и, если его разозлят, он встанет во весь свой гигантский рост и — гибель врагу!
— А какие у вас, Сергей Николаевич, доказательства?
— Самое веское мое доказательство — в моей убежденности, а такая убежденность в каждом русском человеке есть.
Потом, порывшись в письменном столе, достал брошюру, пожелтевшую от времени, с названием «Начальник тишины» и, вручая мне, сказал:
— Это моя убежденность в нашей победе над фашизмом.