Под тенью века. С. Н. Дурылин в воспоминаниях, письмах, документах - Коллектив авторов -- Биографии и мемуары
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Негой и страстью
Сердце трепещет… —
«с такой силой, с такой страстью, при своем возрасте, что я восхитилась!». Когда мои папа с мамой поженились (венчались тайно и сразу уехали в Ленинград), то потом ездили с визитами к родным и знакомым. В том числе к Михаилу Васильевичу, при этом можно было взять кого-то с собой. Среди желающих был папин брат, дядя Сережа, но он был партийный — не подходит; наконец, двоюродный папин брат Саша, скромный художник — любитель — как же он был счастлив! И мне удалось побывать на квартире М. В Нестерова на Сивцевом Вражке благодаря Ирине Алексеевне, устроившей поход целой группы, включая моих тетушек, с которыми попал и я. Благодаря Ирине Алексеевне довелось попасть в мастерскую П. А. Корина и слушать его рассказ об истории создания картины «Русь уходящая» — в группе во главе с Н. А. Обуховой.
Довелось побывать несколько раз в Болшеве уже без Сергея Николаевича, в дни его памяти. Помнится, мы возвращались оттуда с тетушкой Магдалиной Александровной, литературоведом, и она недовольно сказала, что Ирине Алексеевне предложил свои услуги по разбору архива Зильберштейн (литературовед, потом известный публикацией эмигрантских архивов). «Ирина Алексеевна отказалась — ведь ему нужно платить или отдать часть материалов. Она рассчитывает на нас с Сергеем Михайловичем Голицыным. Но это же огромная, непосильная работа».
Много позже я узнал, как огромен архив С. Н. Дурылина. Он был знаком, тесно общался с о. Павлом Флоренским, Андреем Белым, В. В. Розановым, Н. А. Бердяевым, С. Н. Булгаковым, Вяч. Ивановым, В. Ф. Эрном, М. А. Новоселовым, Е. Н. Трубецким, старцами Оптиной пустыни… И многими другими. Кроме своего архива С. Н. собирал и хранил архивы других людей, не признанных в годы советской власти: К. Леонтьева, В. В. Розанова, П. П. Перцова и др. М. В. Базилевский, мой кузен, вспомнил, как в свой последний визит в Болшево (С. Н. был нездоров) он стал читать ему только что вышедшую «За далью даль» Твардовского и как не раз усмехнулся Сергей Николаевич на первые публичные сетования о горьком недавнем прошлом.
Уже после смерти Сергея Николаевича Ирина Алексеевна приглашала нас и на дни его памяти, и на вечера памяти Нестерова в ЦДРИ. В Доме ученых, в одной из гостиных, все было по-домашнему, в ЦДРИ — масштабнее и параднее. Были встречи и в Болшеве. Уже без нее мы с тетей Зиной побывали в доме-музее у Александры Алексеевны, она вспоминала дом Нерсесовых, в семье которых прожила два года в начале 1920-х годов. Прошло много лет, контакты с Болшевом давно ослабли, ушло и наше старшее поколение, и Комиссаровы. Но вот в 2004 году вдруг пригласили нас на конференцию памяти Сергея Николаевича по случаю 50-летия его кончины. Приглашение пришло о. Валерию Приходченко, мужу моей сестры Елизаветы Борисовны, служившему десять лет дьяконом в храме Козьмы и Даминьяна в Болшеве и сохранившему с ним связь, хотя он уже служил в восстановленном храме Рождества Богородицы в Хатуни около Ступина. Так возобновилась наша связь, продолжающаяся с тех пор через выходящие книги Сергея Николаевича, статьи о нем и на встречах.
И в церковной судьбе Сергея Николаевича, отца Сергия Дурылина, много поучительного, современного. Его уход «в подполье», тогда нередкий, был своеобразным. Не замыкание в узкий круг с отделением от всех — недостаточно правильных, «не нашего духа» и круга, — что потом так горько может обернуться, когда ослабевает первое горение и плоды страдания. Напротив, расширение области принятия, сочувствия, и в пределе — любви. Не всем видной, переносящей непонимание, пререкание. Сочувствие по образу и по стопам отца Алексея Мечёва, о котором он так замечательно написал, как его сослужитель у алтаря и зоркий почитатель. <…>
Письмо С. Н. Дурылина в день смерти Александра Нерсесовича его дочерям (С. Н., больной, лежал в это время в стационаре Академии наук).
18/I. 53 г. Дорогие Рина, Маша, Зина!
В этот час, когда я пишу эти строки, вы все собрались около вашего незабвенного отца для молитвы за упокой его души, в памяти сердца о нем, в горести тяжкой утраты. Я, к горю моему, в этот час, м.б., даже в эти дни не могу быть с вами и с вашей мамой и со всеми близкими, плачущими о новопреставленном Александре.
И в этот час я, как старый ваш учитель, как друг ваш и ваших детей, как друг вашего отца и матери, хочу сказать вам всего три слова — но каких! О ком еще я мог бы, смел бы сказать их?!
Ваш отец был праведник.
«Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят». Это сказано о таких, как он. Можно не верить этим словам, как верю им я, как верил им ваш отец. Но вот другие слова: «Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю». Это сказано о вашем отце и ему подобных (о, как их мало в жизни нашей!). Проверьте эти слова на примере жизни вашего отца и всей вашей семьи. Ваш отец был воистину кроток сердцем, не способен ни на какое зло и насилие, ни на какую внешнюю борьбу со злыми и насильниками. А между тем все злые и насильники побеждались его кротостью…
А он, кроткий и тихий, дал покойное детство, юность, молодость вам — и если вы теперь все живете вместе, в том же доме, что и 30 лет назад, то это наследие его кротости, дар его чистоте сердца. Вы должны помнить всегда, что отец ваш был праведник. И лучшее, что вы можете дать вашим детям, это чтобы они знали это, чтили пример его праведной жизни и шли за дедушкой в путях правды, душевного мужества, соединенных с чистотой и кротостью.
Я земно кланяюсь его гробу, но глубоко убежден, что смерти, как небытия, для праведников, как он, нет, а есть жизнь в вечном свете, «ибо он сердцем, волей, мыслью, всем своим существом исповедовал веру и любовь в Того, Кому Имя „Свет Разума“, „Солнце Правды“…»
Это вы слышали в детстве на Рождестве. И вам в вашем отце дано счастье (и не отнимется оно никогда) видеть лицом к лицу, как просветляет человека это «Солнце Правды», давая в этом тихом человеке и его семье, и друзьям истинного праведника, правдой кротости и любви побеждавшего зло и насилие.
Вечная ему память в наших
