Обскура - Режи Дескотт

В зеркале он снова заметил свою изъязвленную десну, что слегка омрачило ему настроение. Нужно будет найти в Нью-Йорке дантиста, чтобы хоть как-то это замаскировал. Он слышал о каких-то «зубных мостах»… А впрочем, с его деньгами нет необходимости быть красивым. Он, можно сказать, красив, как Крез[16], хе-хе. Снова повеселев, он выпил за будущую безбедную жизнь. В зеркале он перехватил взгляд молодой женщины, которая наблюдала за ним с явным любопытством. Шлюха, подумал он.

— Вы пьете за удачу?

Он с улыбкой обернулся:

— За удачу — это хорошая идея.

— Ну да, за что же еще? — сказала она со смехом.

Это было чуть замаскированное приглашение к ней присоединиться.

Неожиданный скрип двери прервал этот многообещающий разговор. Клод повернулся к двери и вздрогнул: бармен вернулся в сопровождении четырех жандармов. Клод почувствовал, что у него перехватило дыхание, и судорожно втянул воздух, который со слабым свистом прошел сквозь дыру в десне. Он ненавидел этот свистящий звук, который к тому же мог его выдать. Такая деталь наверняка была в описании его внешности, которое разослали всем полицейским… Вот, значит, зачем отлучился этот мелкий поганец!..

Посмертный подарочек от Люсьена…

Клод инстинктивно поднялся, собираясь проложить себе дорогу к выходу — возможно, с риском быть застреленным, но такая смерть была предпочтительнее той, что ждала его в ином случае. Однако бежать ему было некуда, и в глубине души он уже понимал, что игра проиграна.

Глава 48

Через открытый шлюзовой затвор несся бурный поток воды, уходившей из пруда. Из-за недавних дождей стоявшая у берега лодка, облепленная грязью и тиной, заполнилась водой, покрытой зеленоватой пленкой ряски. Один вид этой лодки словно бы символизировал падение дома Фавров. Из всей семьи в живых осталась одна только Нелли, но ее рассудок был окончательно помрачен известием о самоубийстве сына. В центре осушаемого пруда, который сейчас выглядел как заполненный жидкой грязью котлован, на небольшом островке возвышалась миниатюрная беседка в китайском стиле. С берега казалось, что она облеплена навозом. Все вместе производило впечатление полного запустения, на фоне которого затопленная лодка выглядела наименьшей из потерь.

В некоторых местах уже показалось дно; в других, более глубоких, еще стояли отдельные гигантские лужи. Кое-где судорожно бились рыбы, которых не унесло вместе с водой. Лишь в самом центре оставалось некое подобие небольшого болота, но оно должно было исчезнуть максимум через час.

В холле гигантских размеров почти физически ощущалось эхо недавних трагических событий, еще более мрачное, чем мертвая тишина, заполнявшая его прежде. Одержимый манией убийства, Люсьен Фавр словно окутал это место погребальным покровом, который еще много лет никакими способами нельзя будет убрать.

Жерар уже начал подозревать, что никогда отсюда не выберется. Его шаги гулко отдавались в стенах этого мраморного некрополя. Все здесь напоминало ему о Нелли, его пациентке, которой этот замок — проекция тщеславия ее супруга — совершенно не подходил: она была утонченной и сдержанной и охотно довольствовалась бы гораздо более скромным жилищем. Стоило лишь посмотреть на ее комнату в клинике, стенами которой теперь и ограничивалась вся ее вселенная…

Нелли, о которой он мог думать лишь с горечью. Нелли, чья слепая любовь к сыну лишь способствовала развитию его преступной мании. «Мой сын и мухи не обидит…» Порой Жерару казалось, что она злоупотребляла его доверием, нарочно с ним играла.

Теперь, смертельно пораженная недавними известиями, она полностью замкнулась в себе и не реагировала ни на какие внешние воздействия. Такая замкнутость была признаком медленного, но неизбежного угасания рассудка. Ее потухшие глаза казались двумя безднами, щеки осунулись, лицо выглядело совершенно безжизненным.

Ни он, ни сам Бланш не могли ничего с этим поделать — в ней приходилось поддерживать жизнь, принудительно кормя ее с помощью зонда. Но в одном они были согласны: нет смысла подвергать ее каким бы то ни было дополнительным испытаниям, чтобы излечить. Он предпочел бы, чтобы она умерла, чем продолжала жить долгие годы в этом растительном состоянии.

Развитие болезни его первой пациентки стало для Жерара настоящим шоком, особенно когда оно совершенно неожиданно повлекло за собой цепочку событий, не зависящих от его воли — этот момент всячески подчеркивал доктор Бланш, стараясь его успокоить, — но поставивших перед ним и Жаном невероятно сложную задачу.

Жан беспокоил его еще больше. Зайдя к нему накануне, Жерар обнаружил его в критическом состоянии, вызванном недавним самопожертвованием ради спасения Анжа. Жерар догадывался о подспудном стремлении друга к гибели: безумный вид Жана, когда тот сжигал в печи фотографии Фавра, потряс его до глубины души. Последней заботой Жана, после того как он потерял последнюю надежду найти Сибиллу живой, была судьба Анжа: между двумя приступами удушья он заставил Жерара пообещать, что тот позаботится о мальчике.

Но вот Клод Лакомб заговорил.

Инспектор Нозю шел впереди, сжимая в руке листок бумаги с начертанными на нем указаниями. За ним следовал Лакомб. Трое полицейских замыкали шествие.

Из кухни — огромного сводчатого помещения, где можно было готовить лукулловы пиры, — вела лестница в подвал. Процессия начала спускаться по ней. Несмотря на узкие слуховые окошки, ни тепла, ни света снаружи почти не проникало, и создавалось впечатление, что они спускаются в подземную пещеру (Жерар надеялся, что не в склеп).

Сначала они миновали дровяной склад, заполненный доверху. Рычаг в стене, скрытый деревянной панелью, приводил в действие механизм — круглая каменная платформа, совершенно незаметная за штабелям дров, открылась внутрь, и за ней оказалась еще одна лестница, ведущая еще глубже вниз. Понадобился бы невероятно тщательный обыск, чтобы обнаружить ее без указаний Клода.

В ходе допросов у Нозю сложилось впечатление, что этот человек был чем-то большим, чем просто подручным Фавра. Это был не просто исполнитель, которого в случае чего можно было заменить кем-то другим. Он был своего рода мозговым центром всего этого предприятия и пользовался творческими амбициями и физической слабостью своего брата, чтобы сколотить себе состояние. Обладая извращенным умом и умением манипулировать людьми, он организовал настоящее коммерческое предприятие — торговлю человеческим товаром, хотя и несколько своеобразную: фотографические «шедевры» Люсьена Фавра он сбывал одному-единственному, но щедрому клиенту.

Что, конечно, не освобождало самого Фавра от ответственности.

Наличные деньги и ценные бумаги, обнаруженные как в багаже Лакомба, так и в нескольких банках Парижа и Нью-Йорка, свидетельствовали о том, что предприятие было весьма рентабельным.

Но даже будучи на свободе, Лакомб не смог бы долго пользоваться своим богатством: в его левом ухе разрасталась сифилитическая язва, которая, по утверждению медиков, постепенно разъедала кости черепа и мозг, вызывая такие боли, что по сравнению с ними гильотина казалась желанным освобождением.

Нозю щелкнул выключателем. Электрический свет залил четыре ступеньки и длинный коридор с кирпичными стенами, по которому процессия двинулась гуськом. В стене справа были три двери, снабженные наружными засовами; кроме того, в каждой было проделано небольшое окошко, позволяющее наблюдать за тем, что происходит внутри. Три тюремные камеры. В первой оказались кровать и ночной горшок. То же самое и во второй. Тревога Жерара достигла крайних пределов. Оставался последний шанс. Лакомб мог блефовать — просто издевки ради. С него станется. Может быть, они найдут ту, которую ищут, лишь полностью осушив пруд. А если и нет — сколько времени можно прожить в таких условиях?..

Нозю отодвинул двойной засов и открыл последнюю дверь. Жерар устремился в комнату.

Сибилла лежала на кровати, свернувшись клубком и обхватив руками колени, словно пыталась сохранить остаток сил. Услышав скрип открывающейся двери, она открыла глаза и попыталась приподнять голову. Жерар опустился на колени у изголовья. Сибилла сделала попытку отстраниться и одновременно чуть выставила вперед руку, словно защищаясь. Жерар не знал, что ей сказать. На мгновение он сжал кулаки, потом обхватил ладонью затылок Сибиллы и немного приподнял ее голову. Затем, не оборачиваясь, повелительным тоном потребовал воды.

Сибилла с явным усилием задержала блуждающий взгляд на его лице. Проведя несколько дней без пищи и воды, она стала очень худой и смертельно бледной. Волосы ее были в беспорядке, платье смято. Пристально глядя на Жерара, она словно пыталась его вспомнить.

— Жерар?.. — произнесла она наконец слабым голосом, который он едва узнал.