Обскура - Режи Дескотт

Внезапно раздались три удара в дверь.

— Входи! — резко крикнул он, раздраженный тем, что его оторвали от привычного самосозерцания.

Появился Клод с мартиниканкой на руках, словно молодожен, вносящий свою избранницу в супружескую спальню. При мысли об этом Люсьен Фавр не смог удержаться от улыбки. По какой-то несправедливости, одной из тех, что бывают свойственны природе, болезнь Клода продолжала развиваться, тогда как он сам, кажется, сумел полностью от нее избавиться.

Но с того момента, как Клод посадил мертвую женщину на стул — теперь издалека ее можно было принять за живую, — для Люсьена Фавра, кроме нее, уже ничто не существовало. Он торопливо приблизился к своему будущему шедевру. Наконец-то он займется оформлением сюжета — поместит ее на стуле должным образом, наденет на нее платье, бледно-розовый цвет которого гармонировал с оттенком кожи Олимпии, повяжет на голову косынку, укрепит в руках букет, выглядящий как дар от восторженного поклонника.

Для очистки совести он подошел к фотографической камере, укрепленной на штативе, и заглянул в окошко видоискателя, чтобы убедиться в точности выбора точки съемки, ракурса и направления съемки. Не то чтобы он был в этом не уверен, но с появлением первой модели что-то могло слегка измениться. Удостоверившись, что все в порядке, он занялся размещением мартиниканки. От ее позиции будет зависеть то, насколько правдоподобной окажется иллюзия жизни. Тело мартиниканки было не слишком податливым, и только механические приспособления могли удержать его в нужном положении. Иначе оно выглядело бы неестественным. Понадобились два кожаных ремня: один прошел на уровне талии, другой протянулся от левой подмышки к правой груди, удерживая торс в чуть наклонном положении. Закончив работу, он сделал пару шагов назад и, взглянув на результат, остался доволен. Затем отошел еще дальше, чтобы увидеть общий план. Оставалось расположить локоть мартиниканки под нужным углом и приподнять правую руку, после чего можно будет наконец ее одеть. Для этих целей он приготовил тонкую стальную проволоку, достаточно гибкую, чтобы можно было ее сильно согнуть, но достаточно прочную, чтобы выдержать вес головы. Ему нравилась эта работа, она поглощала его всецело. Эта фаза чисто механических действий следовала за возникновением замысла. Этот переход к практическому осуществлению был ни с чем не сравнимым удовольствием.

Живопись была для него лишь переходной ступенькой, основой вдохновения для создания своего шедевра, так же как для Мане при создании «Олимпии» источником вдохновения были шедевры предшественников: «Венера Урбинская» Тициана и «Обнаженная маха» Гойи.

Теперь и он сам продолжит эту традицию, с еще большей дерзостью, чем Мане, который столько раз становился мишенью для возмущенной критики. Но вскоре ему не нужны будут ни эта поддержка, ни какие-либо источники вдохновения. Очень скоро он пойдет по пути, по которому никто до него еще не ходил и, возможно, даже не подозревал о его существовании.

Бледно-розовое платье висело на портновском манекене. Люсьен Фавр осторожно снял платье и стал надевать на тело мартиниканки — сначала просунул ее правую руку в рукав, затем обернул корпус и соединил разрезанные края с помощью наметочных булавок. Он с удовлетворением заметил, что широкий свободный воротник оставляет чуть приоткрытой левую ключицу. Оставались косынка и букет. Несколько минут он потратил на косынку. Потом взял букет, вложил его в руки негритянки и немного поправил пальцы ее правой руки, чтобы они лучше удерживали пук искусственных цветов, обернутых шелковой бумагой.

Он отошел к фотокамере и, откинув черную ткань, рассмотрел в видоискатель великолепно скадрированный набросок картины Мане. Затем нажал на спусковой рычаг. Освещение было недостаточным — негритянка казалась лишь темной расплывчатой массой, и тщетно было бы искать в кадре «одалиску». Но он не смог удержаться.

Выбравшись из-под черного полотнища, он понял, что Клод уже вышел, не сказав ни слова. Он подошел к стеклянной стене, открыл одну из секций и выглянул наружу. Небо было усеяно звездами. Значит, утро будет солнечным, и он сможет сделать фотографии при ярком освещении.

Он снова вынул из жилетного кармана часы. Они показывали пять утра. Скоро рассветет. Уже через три четверти часа небо над горизонтом порозовеет. Но что делает Клод? Он уже хотел пойти и проверить, но затем отказался от этого намерения: сейчас нельзя было разрушать атмосферу созидания.

Наконец он услышал шаги на лестнице. Опять новобрачный, на сей раз с Обскурой на руках?.. Как знать, может быть, она сопротивлялась и, воспользовавшись минутным замешательством Клода, вцепилась ему в лицо. Такое однажды уже проделала та рыжая малышка… Может быть, предвидя возможность неудачи, Клод и похитил еще одну женщину, актрису, заранее даже не уведомив его об этом, и в случае чего заменит ею Обскуру? В спешке чего не случается…

При мысли об этом им овладел страх разочарования. Почувствовав внезапное резкое учащение сердцебиения, Люсьен Фавр замер и стал ждать, еще не зная, какую модель ему предстоит увидеть.

Глава 42

Поезд засвистел, предупреждая об отправлении. Теперь пути назад уже не было. Вся ночь у Жана прошла в беспорядочной беготне. Ему никак не удавалось отыскать Нозю — инспектора не было ни на работе, ни дома. Жану потребовалась проявить всю свою настойчивость, чтобы заставить дежурного инспектора отправиться на его поиски. Наконец Нозю появился. В глазах его читалось беспокойное любопытство. Вместе с Жаном он отправился на набережную Вольтера, где тем временем появился и Анж. Инспектор внимательно выслушал сбивчивый рассказ подростка, но при имени Люсьена Фавра недовольно поморщился. Он не мог решиться устроить обыск в его особняке и предпочел взять на себя риск разбудить своего начальника. Жан заранее знал, какой будет реакция Лувье: он конечно же тоже на это не решится и обратится к вышестоящему начальству, может быть, к главе сыскной полиции, и тот сделает то же самое, обратившись… к кому? к префекту полиции?

Все это время стрелки часов продолжали вращаться, и шансы найти Сибиллу живой таяли, как снег под весенним солнцем. Сибиллу, похищенную затем, чтобы удовлетворить творческие амбиции этого монстра… Это была страшная пытка: понимать все (или почти все), представлять себе, что происходит и, хуже того, что произойдет, — и быть вынужденным ждать, пока все полицейские проволочки, связанные с иерархией чинов, наконец-то закончатся. Все подобные дела, касающиеся простых смертных, решаются, конечно, гораздо проще и быстрее… Жан хорошо понимал всю очевидность полицейских затруднений: все жертвы были обычными проститутками (среди которых, правда, оказалась одна безвестная актриса, но ее смерть тоже не наделает много шума), а главным подозреваемым — один из самых богатых людей страны, который щедро жертвовал на госпиталь Сен-Луи и другие подобные заведения. Две чаши весов, и слишком явный перевес в сторону одной. Нетрудно было догадаться о результате…

Но все же сейчас они наконец сидели в поезде, направлявшемся к станции, которую указал Анж. Жан смотрел на спящего ребенка, который подвергал себя такому риску, чтобы все это стало возможным… Несмотря на его состояние, ему пришлось выдержать еще и эту поездку, чтобы послужить проводником, хотя с его лихорадкой ему лучше всего было бы лечь в постель и принимать лекарства.

Справа от Жана сидел Нозю, который в конце концов решил обратиться к доктору Бланшу за подтверждением всей этой истории. Мнение знаменитого психиатра его убедило, и баланс сил слегка сместился в пользу Жана.

Напротив инспектора, слева от Анжа, сидел Жерар. Два других места были заняты коллегами инспектора, которые недавно арестовали Жана на улице Божоле, у заведения мамаши Брабант: здоровяк, ударивший его по уху, и другой, который потом уснул в кабинете инспектора на банкетке. Комиссар Лувье и заместитель начальника сыскной полиции ехали в соседнем купе. Ввиду высокого статуса подозреваемого они решили явиться на место самолично.

Поезд набирал ход, и за окном уже мелькали предместья. Если особняк, по утверждению Анжа, находился вблизи Санлиса, до прибытия оставалось около часа.

Склонив голову на плечо Жерара, мальчик по-прежнему спал. Его не будили ни тряска поезда, которая иногда усиливалась, ни собственный кашель. Сознание того, что им удалось собрать и направить к месту преступления столько полиции, вызвало у Жана и Жерара новый прилив сил. Порой они переглядывались, и у обоих в глазах отражалось недоверие в соединении с надеждой. От этой надежды они ни за что не хотели отказываться.

Нозю, одетый в свой прежний костюм, рукава и брючины которого были слишком коротки для него, выглядел совершенно безмятежным, но одно его присутствие уменьшало нервозность Жана. Инспектору, должно быть, пришлось многое в себе преодолеть, чтобы склониться на сторону Жана и его друга, в ущерб полицейской иерархии. Однако эти похвальные усилия не могли стереть в памяти Жана воспоминания о ночи, проведенной в полиции, и об ощущении дыхания громилы полицейского у себя на затылке.