Обскура - Режи Дескотт

Но когда Жерар и Анж уже собирались присоединиться к обыскивающим первый этаж, подвал и хозяйственные постройки полицейским — не слишком надеясь, что тем повезло больше, — Жан вдруг увидел на голове одной из статуй шляпку Сибиллы, что была на ней в день исчезновения. Серая бархатная шляпка с вуалью венчала голову бронзового Цезаря; шляпка слегка съехала назад, поэтому была едва заметна.

Дрожащими руками Жан взял ее, словно драгоценную реликвию. Прижав ее к лицу, он ощутил привычный запах волос Сибиллы. Теперь стало окончательно ясно, что она где-то здесь, но от этого ее отсутствие становилось еще более мучительным. Теперь надо было как можно скорее показать находку остальным.

— Смотри.

Жерар произнес это слово убитым голосом. Жан поднял голову. Еще на нескольких бюстах были надеты некоторые предметы женской одежды или украшения: меховая пелерина, колье, другие шляпки… Ни одна из этих вещей не принадлежала Сибилле, и это вызывало ужасные предположения об общем количестве жертв.

— Я насчитал семь…

Значит, Жерар подумал о том же самом. Зрелище наводило на мысль о крайне нездоровой иронии, которая ощущалась во всех этих преступлениях и оставляла тошнотворное ощущение. Вдруг Анж буквально задохнулся в приступе кашля.

— Вот это… Это шаль Полины, — с трудом проговорил он, отдышавшись.

Двое мужчин переглянулись.

— Надо позвать остальных, — сказал Жан, бледный как смерть.

В холле никого не оказалось, и они вышли наружу. На террасе было четверо полицейских, недавно обнаруживших в конюшне труп мужчины — кучера, судя по одежде. Он был загрызен собаками. Но Сибиллу все еще не нашли. Кто-то, видимо, позаботился о том, чтобы уничтожить все следы, если не считать тех предметов, что обнаружились в галерее. Очевидно, это был не Фавр, а кто-то другой. Скорее всего, тот самый усатый блондин. Который, в отличие от Фавра, не стал их дожидаться.

— Нелли Фавр мне говорила, что у него был брат, — вдруг сказал Жерар. — Но у меня не было времени ее расспросить.

— Брат?! Но разве он не единственный ребенок в семье? Что это значит?

У всех на лице читалось недоумение.

— Нужно осушить пруд.

Все обернулись к Нозю, произнесшему эти слова, потом обратили взгляды на пруд. Было понятно, что инспектор имеет в виду, и при мысли о том, что на дне, в толще тины, обнаружится труп Сибиллы, Жан вынужден был сесть на ступеньку — ноги его не держали.

— Вы позволите? — добавил Нозю, обернувшись к Лувье и заместителю начальника сыскной полиции.

Они кивнули, и четверо полицейских направились к водоему, сопровождаемые собаками, из которых как минимум одна отведала человеческой плоти всего несколько часов назад.

Жан, совершенно уничтоженный, смотрел им вслед. Тем временем в ворота въехали еще два экипажа — прибыли подкрепления, о которых говорил Нозю. Но что здесь еще делать? Ведь все уже обыскали… Жан не знал, что могло случиться с Сибиллой, но после того, что увидел, боялся самого худшего. Наверняка тот человек «позаботился» и о ней… Даже если Сибилла и не послужила моделью Люсьену Фавру, она могла быть опасной свидетельницей, и ее нельзя было оставлять в живых. Эти мысли, столь же очевидные, как сама окружающая реальность, неумолимо разрушали его, отнимая последние силы. Ужасный конец Сибиллы, который он видел в воображении, медленно убивал его самого. Жерар тоже выглядел полностью отчаявшимся. Он машинально наблюдал за полицейскими, столпившимися вокруг шлюзового затвора, механизм которого Нозю как раз собирался привести в действие. Анж после находки шали, принадлежавшей его покойной сестре, был погружен в недавние мучительные воспоминания. Жан продолжал сидеть на ступеньках лестницы, не в силах встать, и мысленно созерцал те руины, в которые обратилось его существование. Теперь придется ждать еще несколько дней, пока пруд будет осушен полностью и можно будет проверить догадку инспектора…

Вдруг, еще не успев додумать до конца неожиданно пришедшую мысль, Жан рывком вскочил и устремился обратно в дом. Перепрыгивая сразу через три-четыре ступеньки, он взбежал по парадной лестнице и устремился в мастерскую. У него тоже возникла некая догадка, и он хотел проверить ее как можно быстрее.

Он и раньше обратил внимание на шкаф, чем-то напоминающий буфет, на широкой полке которого лежала наполовину рассыпавшаяся стопка фотографий. Не обращая внимания ни на «Олимпию», ни на труп Люсьена Фавра, он сразу направился к шкафу.

На первой фотографии, которую он взял наугад, был запечатлен мальчик в военной форме и пилотке, подносящий к губам флейту. Внимательнее вглядевшись и увидев, в каком состоянии его лицо и глаза, Жан чуть не выронил фотографию. Мальчик выглядел ровесником Анжа — Жан подумал об этом, увидев, что тот входит в комнату в сопровождении Жерара, и поспешно загородил от него фотографии. Судя по всему, мальчик, изображенный на снимке, был мертв как минимум неделю. И тем не менее он каким-то образом стоял прямо.

На других фотографиях был он же — копия «Флейтиста» Мане. Тот же самый ракурс и направление съемки, та же самая поза. Разница была только в том, что мертвый «натурщик» находился в разных стадиях разложения. Ощутив приступ дурноты, Жан прислонился к шкафу, чтобы не упасть. Он видел перед собой еще одно творение Люсьена Фавра, еще одно доказательство того, что Фавр стремился к своей цели с холодной, непреклонной решительностью и ничто не могло заставить его свернуть с его пути, а уж тем более жалость к своим жертвам. Своим моделям… Таким, как этот ребенок, труп которого долгое время разлагался у него на глазах. Сколько именно времени прошло? Когда Фавр решил остановиться? Изолированный от мира и от себе подобных, работающий над своими творениями, которые он сохранял лишь для себя самого, ведь не могло быть и речи о том, чтобы кому-то их показать… Тогда зачем?.. Но Жан понимал, что на этот вопрос нельзя ответить с позиций здравого смысла.

Еще на одной фотографии Жан узнал мизансцену, уже виденную им в Отей. Он снова погрузился в мрачную атмосферу того дома, куда он заходил вместе с Берто. Анриетта Менар, которую подцепил в ресторане усатый блондин… Брат Люсьена Фавра?

Но сейчас Жан искал другое — точнее, боялся найти: фотографию мертвой Сибиллы. Если бы такой снимок оказался среди других, это было бы бесповоротным доказательством ее смерти, но если его здесь нет — еще сохраняется надежда найти ее живой. От этой надежды он по-прежнему не собирался отказываться.

И вот он лихорадочно просматривал фотографии, сознавая, что в любой момент может увидеть знакомые черты Сибиллы. Поскольку она была похожа на натурщицу Мане, как и остальные жертвы, Жан несколько раз чувствовал, как на лбу у него выступает холодный пот: на мгновение ему казалось, что он узнал ее. Но это была не она. Надежда еще теплилась.

Стоящая здесь же, на полке, возле нагромождения всех этих кошмарных снимков, керосиновая лампа еще горела, несмотря на то что день был в самом разгаре. Жан снял с нее стеклянный колпак. В комнате никого не было, кроме Жерара, Анжа и его самого. Он поднес фотографию юного музыканта из военного оркестра к язычку пламени, так чтобы сначала сгорела верхняя часть. Бумага вспыхнула и начала сворачиваться. Постепенно голубовато-оранжевое пламя пожирало снимок — пилотку, кошмарное лицо, музыкальный инструмент, руки, — и вокруг распространялись черный дым и едкий запах сгорающих химикатов.

— Но что ты делаешь? — с беспокойством спросил Жерар.

— Уничтожаю работу этого безумца, — коротко ответил Жан, кивнув на труп Фавра.

Жерар осторожно дотронулся до руки друга.

— Но это ведь улики. Нельзя этого делать, — сказал он, слегка усиливая давление.

Жан убрал руку. Конечно, это улики. Но нельзя допустить, чтобы эти адские творения пережили своего создателя — иначе он будет по-прежнему жить в них. Так что же делать? Как выбрать между необходимостью их уничтожить и той пользой, которую они могут принести полиции? Жан решился на компромисс и поспешно стал отбирать из всех снимков наиболее невыносимые, запечатлевшие трупное разложение в заключительной стадии; очевидно, это доставляло извращенное удовольствие фотографу, способному дожидаться этой стадии и любоваться постепенной деформацией лиц, исчезновением всех черт, всякого выражения, последних следов человеческого облика. Несколько «репродукций» «Завтрака на траве» с двумя разными моделями — Анриеттой Менар и, судя по всему, той женщиной, чей труп был обнаружен в Экс-ан-Провансе. Другие фотографии, другие женщины, убитые этим чудовищем, — но Сибиллы среди них не было. Значит, она все еще жива! Теперь он понимал замысел Фавра: сделанные им фотографии одной и той же жертвы как бы представляли собой этапы работы художника в обратном хронологическом порядке, от грубого эскиза — то есть лица, полностью деформированного разложением, — к четким линиям и контурам, которые еще сохранялись у моделей в первые часы после смерти.