Эпоха зрелища. Приключения архитектуры и город XXI века - Том Дайкхофф

в стране умерло девятьсот шестьдесят четыре трудовых мигранта из Бангладеша, Непала и Индии. В докладе было также рекомендовано улучшить надзор со стороны властей за условиями труда. Подобные доклады агентов под прикрытием или независимых организаций указывали на ужасающие условия труда тех, кто строит остров Саадият в Абу-Даби, бóльшую часть новых зданий в Дубае или тех, кто перерабатывает сырье в строительные материалы за кулисами бума отрасли в новых экономических зонах. В 2014 году, к примеру, британская неправительственная организация «Международный союз солидарности» развернула кампанию «Кровавые кирпичи» по борьбе с рабством на кирпичном производстве в Индии, на котором в кошмарных условиях трудятся, по оценке организации, десять миллионов рабочих, включая четырехлетних детей.

Если бы информация о том, как строятся архитектурные сооружения, была бы более прозрачной, ошибки, подобные тем, что совершила Хадид, было бы проще исправить. Небольшой прогресс, однако, налицо на сегодняшний день и в Катаре. Следовательно, возникает подозрение, что лишь немногие в строительной промышленности или в западных правительствах желают открытости из-за опасений потерять выгодные контракты или инвестиции из стран, подобных Катару. В любом случае, в 2014 году, когда впервые появились обвинения в адрес Хадид, она уже обозначила свою позицию гораздо лаконичнее, чем ее партнер Патрик Шумахер, но в той же тональности: «Смотреть за этим – не моя обязанность как архитектора». Не вижу зла, не слышу зла, не говорю о нем.

Большинство архитекторов придерживаются, однако, очень туманных, неясных убеждений, где-то посредине между позициями Либескинда и Хадид. Где им провести свою собственную черту, они выбирают сами. Взять, хотя бы, Жака Херцога и Пьера де Мёрона, архитекторов стадиона «Птичье гнездо» – центрального объекта Олимпийских игр 2008 года в Пекине. Это, безусловно, удивительное сооружение. Как образ оно завораживает – это именно то, что национальный Олимпийский комитет в Пекине хотел бы транслировать на весь мир в качестве образа нового Китая: всегда столь же доступного, как их затасканный девиз в духе слоганов «Кока-Колы»: «Один мир, одна мечта». Возвести структуру, напоминающую одновременно небеса (круг) и птичье гнездо, по заказу нации, которая высоко ценит символизм архитектурной формы, было ловким ходом.

В 2002 году, когда бюро Herzog & de Meuron выиграло конкурс, это вызвало лишь легкое недоумение. Спустя шесть лет, однако, ситуация изменилась. Западная экономика входила в штопор, что обещало вскоре мировой экономический кризис. И теперь, когда интерес мировых СМИ был прикован к строительной площадке в Пекине, политика, которая стояла за этой стройкой, казалось, стала заслуживать гораздо больше внимания. Знаменитый режиссер Стивен Спилберг, например, отказался от постановки яркой церемонии открытия Олимпийских игр, ссылаясь на нарушения прав человека и причастность к Дарфурскому конфликту в Судане.

– Архитекторам, художникам и режиссерам очень просто хлопнуть дверью или заявить нечто подобное, – говорит Херцог на нашей встрече в их офисе в швейцарском Базеле. – Критиковать страну и в то же время ее использовать. Все знают, что происходит в Китае. Условия труда в Китае – не те, что бы нам хотелось. Но каждый носит пуловер, сделанный в Китае, брюки или джинсы. Легко критиковать, будучи далеко. Меня так и подмывает сказать что-то противоположное. Как здорово работать в Китае, и как сильно я верю, что работа над стадионом, процесс его открытия радикально изменит, преобразует общество. Вовлеченность – лучший способ двигаться в правильном направлении.

– Было бы заносчиво не согласиться, – вставляет де Мёрон. – И политикам, и спортсменам дорога туда была бы заказана. Просто закрыли бы границы.

– Буквально все на Западе торгуют с Китаем, – продолжает Херцог. – Это факт. Так почему же архитектор… не должен?

Самый большой символ участия Запада в жизни Китая – их стадион, который, как они надеются, может стать если не троянским конем, то хотя бы просто постройкой, которая олицетворяет и продвигает неопределенные, но по китайским меркам – радикальные идеи вроде свободы. Ай Вэйвэй, известный китайский диссидент и художник, который принимал участие в работе над стадионом, сказал то же в своем заявлении перед самыми играми, поясняя, почему его не будет на церемонии открытия: стадион, как он писал, «спроектирован так, чтобы воплощать олимпийский дух „честной конкуренции“. Он говорит, что свобода возможна, но что она требует честности, мужества и силы. Следуя этим принципам, я воздержусь от участия в церемонии открытия, поскольку верю, что свобода выбора – это основа честного соперничества. Это то право, которое я ценю больше всех прочих». Ай обладает редким талантом сочетать политику, работу и паблисити, и многим архитекторам есть чему у него поучиться.

То, как сооружение олицетворяет свободу, поясняет де Мёрон, заключено уже в самой его форме – открытой корзины или птичьего гнезда из ферм, среди которых посетители могут сами выбирать произвольные пути, нарочно спроектированные как ради политического символизма, так и для практической функции. Вблизи экстерьер постройки из стальной решетки, «архитектурный лес», кажется невероятно сложным.

– Здесь и порядок, и беспорядок, – продолжает де Мёрон. – Мы хотели сделать нечто неиерархичное, сделать не широкий жест, которого ожидают в условиях подобной политической системы, но [нечто, что для] ста тысяч человек [оставалось бы] соразмерным человеку, но не угнетающим. Это как раз касается порядка и беспорядка. Выглядит произвольно, хаотично, но за всем этим очень ясная структурная рациональность.

– Китайцы любят тусоваться в публичных местах, – вставляет Херцог. – Меня, прибывшего из Швейцарии, это несколько удивило: что они любят тусоваться, играть музыку, заниматься тай-чи и танцевать. Главная идея стадиона – обеспечить игровую площадку, это немного похоже на то, что Эйфелева башня теперь – элемент публичной жизни; то же можем сделать и мы: было бы глупо, если бы мы этого не сделали.

В действительности трудно представить, чтобы кто-то тусовался, не говоря уже о занятиях тай-чи, в столь безумном, безграничном пространстве – уютным его тем более не назовешь, подвешенном на половине высоты стадиона, на унылой окраине города, в пустынном мемориальном парке. Тем не менее, Херцог и де Мёрон видят разницу между той постройкой, что укрепляет государственную идеологию (скажем, работа Альберта Шпеера по заказу Гитлера) и той, что стремится преобразовать эту идеологию. Между тем и другим, соглашается Херцог, «тонкая линия». Но это их – очень тонкая – линия.

Если не можешь обойти…

Укрыться от него невозможно. Пекин – город равнинный, да и огромный тоже, но это здание, кажется, всегда на виду – выглядывает из-за очередного скучного небоскреба, тянет свои неуклюжие углы, чтобы зацепиться за горизонт. Здание Центрального телевидения Китая уникально. Штаб-квартира китайской государственной телекомпании не похоже ни на одно другое здание. В нем есть брешь – около