Эпоха зрелища. Приключения архитектуры и город XXI века - Том Дайкхофф
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Оно может не нравиться. Выглядит оно ужасно эффектно, точно некий зловещий знак из будущего. Здесь может прятаться Дарт Вейдер. Уже из его темной, мрачной вездесущности, оруэлловского облика и самой оруэлловской же функции следует: это не то здание, которым можно просто восхищаться. Но в мощи ему не отказать. Это – один из тех моментов, когда ты знаешь, что целая культура – и архитектура, и Китай – трансформируется в нечто иное, нечто новое, нечто такое, чего ты никогда не видел прежде, и что с этим ничего нельзя поделать.
Его построил Рем Колхас. Или, точнее, он – один из тех, кто в 1975 году учредил архитектурную фирму, которая это сделала. Фирму с демонстративно пресным названием Office for Metropolitan Architecture – «Офис городской архитектуры». Отчего так? Потому что Рем Колхас – не звезда. Он не выпускает тостеры за своей подписью. Не выдает диффузных линий – ваз и кофейных столиков. Не занимается политикой. Не интересуется знаменитостями. Вернее, интересуется, но на своих условиях. Смущены? Хорошо. Это именно то, что он любит.
Когда я познакомился с ним в 2004 году, Колхас был в нашем городе для того, чтобы провести четыре презентации своей новой книги Content и заграбастать престижную Королевскую золотую медаль за достижения в архитектуре. Он был в сопровождении группок серьезных людей, изгибающихся, чтобы попасть в кадр со своим героем, в компании великих и прекрасных, собравшихся, чтобы отдать дань уважения и поцеловать в задницу. Фрэнк Гери, может, более глобален, Даниэль Либескинд – слишком уж скороспел; у Колхаса же есть слава, мозги и классные знатоки. Кое-что о его образе: впервые я почти было встретился с ним за три года до того на предмет интервью для журнала «Уоллпейпер». Но его похитили – вдумайтесь! – люди из журнала-соперника, они просто перехватили его в такси, когда он уже подъезжал. Я два часа ждал в минималистском вестибюле отеля «Холкин». А в минималистском вестибюле, знаете, особенно не на что глазеть.
За последние двадцать лет Колхас перебрался из круга звезд научного мира в обойму серьезной звездности: классные (и заумные) книги вроде бестселлера S, M, L, XL и первоклассные работы для Миуччи Прады. Вживую привлекательность его не очевидна. Во время своих выступлений на сцене Колхас выглядит до кончиков ногтей никак: одевается в стиле нормкор – в нейтральные слаксы и футболку-поло неопределенного цвета, совсем как наш папа. Он нервозно, словно его мучает зуд, потирает свой костлявый череп с неловкостью человека, который всеми мышцами и членами чувствует себя дылдой. Он так горбится, его лицо Носферату так призрачно, что кажется, будто он постоянно на грани взрыва. Звезда? Он – черная дыра. Когда (и если) он говорит, то это тихое, монотонное по-голландски бормотание, среди которого прорываются гномические изречения из очевидных противоречий, которые аудитория записывает, как если бы он был Конфуцием. «Ты понял? – шепчет один. – Нет». Высказывания этой недели: архитектура может быть нефункциональной и блестящей! Смерть небоскребам! И… кто бы уж говорил… Смерть архитекторам-звездам!
Это Колхас, изворотливый пучок противоречий, окутанный мифами. Звезда-без-присутствия, он корчится, если обнаруживает себя на обложках журналов, однако одобряет фотосессии на целую половину дня и бесится, если у него не оказывается подходящей ручки для автографа. Это на него подавали в суд (правда, безуспешно) за присвоение работы своего сотрудника, и это у него же запатентованы отдельные его высказывания и, как говорится в книге Content, целая стена патентов на изобретения. Это он ненавидит брендинг и ловко торгует на выставке футболками с надписью: «Рем». Заноза в боку истеблишмента, теперь он собирает награды истеблишмента и плачется мне:
– Это их постоянное требование, чтобы я заявлял о себе!
И с ухмылкой:
– Думаю, я заявляю о себе постоянно.
Наполовину «скучающий фашист», помешанный на контроле, как он характеризует себя сам, наполовину – розовый голландский хиппи.
Расправляясь со своим пирожным, он злобно улыбается и говорит, что любит «плавание в некоей двусмысленности». Эта известная его скользкость. Эта неопределенность. Это чувство, что он припас шутку на твой счет. «Думаю, это сводит людей с ума». Сводит. Это еще и хрестоматийный постмодерн, в духе героя в романе Уильяма Гибсона – архитектор-постмодернист, который живет ни/и (в Лондоне), ни/и (в Роттердаме – его убежище от славы). Всё его творчество проходит в прославлении тех условий современной глобализации, в которых он живет: подвижной, как ртуть, жизни на бегу – в залах ожидания аэропортов, отелях, моллах, коридорах – среди всего того, что он называет «мусорным пространством» – с перерывом лишь на то, чтобы поплавать (каждый день, где бы он ни был) и измерить местную температуру. Эта его понимающая ирония, эти ухмылки, это свойство быть ни тем, ни другим – что-то здесь нечисто. Все эти деятели.
– Весь смысл модернизации, – говорит он, – в том, что это приключение без сюжета, кинофильм, огромный актерский состав, примечательные истории, которые пересекаются и расходятся, распутываются, но никогда не соединяются.
Мы все упустили главное из-за стремления всё связать и определить.
Вот он, его беспощадно двусмысленный, но столь изобретательный способ творить и мыслить, который оказал столь сильное влияние. Вот почему он заслуживает славы и наград, почему он завоевал их. Что бы там не говорили, он – один из тех немногих архитекторов, что с 1970-х годов активно занимаются политикой, и определенно первый, кто принял неолиберальный мир свободного рынка как он есть и переосмыслил то, кем в этом мире может быть архитектор, если не звездой, озабоченной продвижением своего бренда. Архитектура, какой мы ее знаем, умерла. Да здравствует архитектура. Уходят в прошлое ее совершенство и утопизм. Парадоксально, но для ее реализации всегда требовались тоталитарные режимы. Уходят в прошлое тупые памятники и внешне совершенные знаковые постройки, которые продолжают строить более или менее просвещенные архитекторы. Вместо них приходит…
Возможность. «Освобожденная от обязанности строить, – пишет он, – [архитектура] может стать способом мышления обо всем»[199]. В неопределенном, многослойном, сложном, постоянно
