Эпоха зрелища. Приключения архитектуры и город XXI века - Том Дайкхофф
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда в 2000 году Шерен впервые посетил площадку, рассказывает он, «пекинские градостроители показали нам картинку – каким будет центральный деловой район: лес из трехсот небоскребов, которые должны были вырасти в последующие пятнадцать лет». Они выросли: дурацкие, фаллической формы, скучные.
– Столкнувшись с этим, мы задумались. В Азии теперь больше небоскребов, чем на Западе. Тип зданий, изобретенный в Нью-Йорке и Чикаго за сто лет до нас, успешно прижился в Азии как символ ее модернизации. Так чем же может стать азиатский или китайский небоскреб?
Ответ: конечно, антизнаком. Колхас, говорит он, ненавидит «вульгарное стремление навязать кричащую новую форму». Он предпочитает то, что ему нравится называть «антизнаком» – здания вроде Дома музыки в португальском Пóрту, чья странная, монолитная, неуклюжая форма равно отталкивает и привлекает туриста с фотоаппаратом. Его «променад» «насыщенного пространства» закручен вокруг главного зала в центре, что обеспечивает серию резких монтажных переходов, очень кинематографичных, часто неудобных архитектурных опытов.
В здании CCTV всё то же. Странный облик сознательно выбран с тем, чтобы выделиться среди предсказуемых соседей – это «здание как логотип».
– Но это здание одновременно и знак, и антизнак, – поясняет Шерен, – оно настолько противоречиво, как если бы за него Колхас говорил сам.
– У знаковых построек однозначный облик. Взглянуть на них раз, и всё ясно. Зато традиционная китайская архитектура – это нечто, что нельзя постичь в один взгляд; ее пространство должно раскрыться.
CCTV действует похоже, будто гигантский образец китайской каллиграфии, единый образ, составленный из символически нагруженных частей. Начни двигаться вокруг этого скульптурного объекта «и он раскрывается, меняет конфигурацию. У него есть глубина». Не менее важно, продолжает он, что его иконоборческие формы восходят не к своеволию, а к функции постройки – общественного здания на мировой сцене для организации, известной, справедливо или ошибочно, в качестве главного пропагандиста в государстве с однопартийной системой.
Подобно многим другим вещам в головокружительном Китае, средства массовой информации меняются с пугающей быстротой. В мае 2008 года, как раз накануне того, как я посетил это здание, правительство предоставило Центральному телевидению Китая и зарубежным журналистам беспрецедентный доступ в зону Сычуаньского землетрясения. Центральное телевидение как организация также претерпевает метаморфозы.
– Команда, управляющая этим проектом, очень молода, – поясняет Шерен, – от тридцати пяти до сорока пяти, невероятно хорошо образованы, обращены на Запад. Себя они видят в гораздо более ответственном, глобальном контексте. «Би-Би-Си» для них – один из образцов для подражания. Они поговаривают о том, чтобы сделать компанию частично независимым и более свободным предприятием. Это казалось обнадеживающим, попытаться поддержать их стоило.
По его словам, это касается и Китая в целом – непостижимо сложной, противоречивой страны.
– Да, у нее есть множество проблем, но ты или выбираешь попытаться это изменить, или остаешься в изоляции. Когда познакомишься с Китаем, не остается ничего просто черного и белого.
Так, вслед за архитекторами Олимпийского стадиона, Херцогом и де Мёроном, Шерен оправдывает связь OMA со страной, которую демонизируют за нарушения прав человека, верой в ее перерождение. Штаб-квартира CCTV как часть городской застройки и, конечно, как здание, в котором разместился главный инструмент пропаганды имеет, полагаю, на то больше шансов, чем изолированное «Птичье гнездо». Так или иначе, Шерен стоял горой за условия труда на стройплощадке.
– Пострадавших у нас тут не было. У нас была с самого начала полная ясность в отношении наших намерений, – говорит Шерен. – Стройка должна была быть образцом для подражания. И мы говорили: давайте создадим в здании «публичное пространство», сделаем ее самой транспарентной телевизионной компанией в мире.
Подобные заявления, вполне невинные на Западе, в Китае – бомба.
OMA надеется добиться этого посредством того, как устроено здание. Говоря о том, как следует переформировать Центральное телевидение, Шерен нажимал на «сотрудничество и равенство». Представьте себе план здания в виде цепи, составленной из нескольких протяженных, вмещающих независимые миры звеньев, которые скручиваются друг вокруг друга и иногда пересекаются, что-то вроде замкнутых миров внизу и наверху лестницы в величественном доме – миров аристократии и прислуги. Главными путями являются «маршрут для персонала», вокруг которого оборачивается «маршрут для публики» – протяженный, открытый для публики променад, который образуют театрализованные лестничные клетки, путь для процессий и нескончаемый «Музей медиа», где от окон, из которых открывается вид на горизонт Пекина, бросает к окнам, приподнимающим завесу над процессом создания телевидения, через которые можно заглянуть в студии, монтажные и зеленые комнаты. В основе всего этого – философская игра природы «реального» и «нереального» пространств, поясняет Шерен: «ты сначала видишь, как делают телевидение в реальном пространстве, после – как оно переводится в режим виртуальной реальности на экране» и затем, благодаря мускулистой архитектуре, как нереальное снова соединяется с «реальным пространством города».
– Я надеюсь, что все эти обособленные реальности будут пересекаться, и одна будет разжигать другую, так что здание и его обитатели начинают жить своей собственной, почти диверсионной жизнью.
Увидим.
Здание CCTV сошло с рук Колхасу, потому что он назвал его «тактическим», а критиков со стороны левых вроде Майка Дэвиса заклеймил западными неоколониалистами. Ловкий трюк. Почти убедительно. В конце концов, сколько легионов в какой-то другой однопартийной системе с командной экономикой были обращены в адептов многопартийной демократической системы при помощи одного только здания? Вот именно. Его последнее – правда, менее убедительное – пояснение: это было одной большой архитектурной метафорой! «Нестабильные» формы здания CCTV отражают, видите ли, «нестабильную» природу политического будущего Китая, открывающегося перед капитализмом. Тогда всё в порядке.
Немногие архитекторы в мире адаптировались к меняющейся среде обитания столь же ловко, как Колхас. Немногие не только так же приноровились к предпринимательской экономике и городу зрелища, но столь же удачно подобрали и подходящую тактику. Совсем уж немногие, однако, последовали его примеру. Он – недосягаемый образец. Изменять форму – тяжкий труд. Но во всяком случае обнаруживается, что на вызовы свободного рыночного капитализма возможны и другие ответы, кроме как его слепое приятие.
Однако воодушевление Колхаса по поводу шопинга, консюмеризма, дальневосточных автократов и больших жирных капиталистов влечет за собой обвинения в иронии, релятивизме, нигилизме и цинизме.
– Я не циник, – говорит он с удивлением. – Я просто настроен покритиковать. Циник не может быть настолько трудолюбивым. Циник – это тот, кто ни во что не верит.
Колхас, как
