Крестоносцы. Полная история - Джонс Дэн

Ливы, которых уговорили прийти посмотреть мистерию епископа Альберта, были уже, мягко говоря, мало расположены прислушиваться к этому духовному посланию. Особенно им не понравились кровопролитные батальные сцены, изображавшие сражения отряда Гидеона с мадианитянами[649]. Потешный бой повторял события Книги Судей Ветхого Завета, а труппа отдавалась игре с избыточным рвением. Для собравшихся ливов вид трехсот воинов Христа, без разбора разящих во имя своего бога, стал болезненным напоминанием о событиях, пережитых в реальности. Только недавно с юга просочился слух, будто пятьдесят литовских женщин в отчаянии повесились после того, как их мужей убили христиане[650]. Зрители запаниковали, и прямо посреди представления публика разбежалась.

Папа римский Иннокентий III понятия не имел ни о трудностях постановки мистерий, ни о ливах. Зато он прекрасно знал и всецело одобрял тот факт, что на холодных окраинах северо-восточной Европы велась священная война с безбожниками. Конечно, в этом не было ничего нового. Начиная с похода против вендов в 1147 году будущим крестоносцам северной Германии разрешалось заменить трудное путешествие в Палестину, Египет или Испанию и войну с мусульманами на войну с язычниками поближе к дому — до тех пор, пока они делали вид, будто защищают новообращенных христиан от притеснения.

И пусть подобные заявления представляли собой не что иное, как обычную малоубедительную богословскую эквилибристику, шестидесяти лет военных действий уже было достаточно, чтобы оправдывать северные крестовые походы на основании традиции. Чуть ли не первое, что сделал Иннокентий, взойдя на престол, — удостоверился, что они продолжатся. В первый же год папства он подтвердил, что любой, кто предпримет паломничество с целью защитить новообращенных ливонских христиан, может считать себя крестоносцем и претендовать на все традиционные духовные награды. В 1204 году он снова засвидетельствовал это свое обещание и еще раз повторил его в 1215 году, уговаривая христиан Балтики пойти «против варваров и сражаться за новые насаждения христианской веры»[651]. В 1209 году папа писал королю Дании Вальдемару II, убеждая того «свергнуть вместе с идолами мерзость языческую». «Сражайтесь в этой битве смело и решительно, — писал папа, — как подобает настоящему рыцарю Христа»[652]. Горячая поддержка папой крестовых походов в Балтике помогла укрепить распространенную в тех местах идею, будто Ливония каким-то образом представляет собой Землю обетованную и находится под особой защитой и покровительством Девы Марии[653]. Вскоре с передовых рубежей кампании по зачистке, колонизации и крещению языческих земель стали поступать сообщения о чудесах. Тела умерших не подвергались гниению. Калеки заново учились ходить.

В некотором смысле Ливонский крестовый поход, как и последующие походы против эстонцев и других языческих племен вливались в русло давних попыток германских, датских и других скандинавских баронов расширить пределы своих владений в языческих землях Балтики — часто в пику торговым конкурентам с востока в целом и из русских земель в частности. Но папа Иннокентий III, направо и налево раздавая звание крестоносца бандитам вроде ливонских меченосцев епископа Альберта, преследовал другие, более амбициозные цели. Под влиянием Иннокентия крестовые походы из движения в защиту дальних рубежей, отделяющих мир латинского христианства от царства ислама, превратились в политический инструмент по принуждению светских владык к исполнению воли папы римского. За восемнадцать лет понтификата Иннокентий шесть раз объявлял крестовые походы и успел спланировать седьмой. Ни один из них не дошел до Иерусалима[654]. Более того, самые печально известные сражения крестовых походов Иннокентия (не считая разгрома Константинополя в ходе Четвертого крестового похода) велись не в тысячах миль от Рима, но во Французском королевстве: папа римский бросил все силы церкви и обратил христианские армии против секты, членов которой называли альбигойцами или катарами.

Катары, в отличие от ливов или эстонцев, не были язычниками. Они были еретиками, которые, отступив, по мнению Церкви, от учения Христа, придерживались собственного набора представлений о происхождении мира и природе божественного. Адепты христианской дуалистической системы верований, катары считали, что кроме доброго Бога существует и злой Творец, которого они отождествляли либо с Сатаной, либо с Богом Ветхого Завета. В ведении доброго Бога, полагали они, находится все духовное, но вот жестокий и грешный физический мир — творение Сатаны. Катаризм вырос отчасти из учения Богомила, которое в Х веке распространилось в византийской части Балкан. В 1140–1160-х годах богомилы засылали миссионеров в Рейнские земли, южную Францию и Италию. Но катаризм был не просто богомильством в изгнании. Ко времени, когда эта ересь пустила корни на христианском Западе, она была уже по-своему уникальным явлением.

Катары (название это происходит от греческого καθαρός, что означает «непорочный» или «чистый») верили, что падшие ангелы, унесенные с небес злым Богом, заперты в грешных телах, откуда могут спастись, лишь строго соблюдая катарский догмат, а самое главное, пройдя через ритуал под названием consolamentum (утешение) — своего рода крещения для взрослых, после которого душа утешенного считалась свободной, а он или она причислялись к духовенству и назывались теперь «совершенным» или perfecti (в случае женщин perfectae). От рядовых катаров (credentes, или верующих) ожидалось, что жить они будут, соблюдая обряды и учение катарской церкви, устроенной не менее иерархически, чем Римская: в ней были старейшины — что-то вроде епископов — и послушники (их еще называли старшими и младшими сыновьями). Катары признавали исповедь, благословляли пищу, читали проповеди и молитвы. Большинство верующих проходило через обряд утешения лишь на пороге смерти, поскольку совершенным приходилось вести крайне аскетичную жизнь, по строгости ограничений не уступавшую образу жизни самых воздержанных цистерцианских монахов. Скудная пища, которую позволяли себе совершенные, была исключительно растительной. Они воздерживались от любых сексуальных контактов и гнушались беременности и деторождения. В этом смысле учение катаров можно считать частью возникшего на рубеже XIII столетия общего движения к жизненному укладу, основой которого была крайняя нищета, проповедь и самоотрицание; сюда же можно отнести вальденсов (последователей Петра Вальдо из Лиона, которого объявили еретиком и яростно преследовали), гумилиатов (североитальянский орден бедных проповедников, за которым церковные власти следили с подозрением, хоть и не запрещали) и францисканцев (странствующих монахов, следовавших примеру набожного купеческого сына святого Франциска Ассизского, которых церковь тепло приняла в свои объятия после 1209 года).

В основе системы верований катаров лежало узаконенное отвращение к человеческому телу. Теологические следствия такого подхода мешали катарам воспринимать Иисуса Христа как живое воплощение доброго Бога; они же не позволяли им причащаться. Ничего более еретического и представить себе было невозможно, но катары еще сильнее противопоставили себя генеральной линии церкви, открыто осуждая очевидное обмирщение, корыстолюбие и коррупцию Рима. К тому же, невзирая на запреты, они переводили религиозные тексты, в том числе Библию Вульгату, с латинского на разговорные языки. При этом тайной сектой альбигойцы не были: они исповедовали свои заблуждения у всех на виду, строили общежития для perfecti, проводили обучающие и молитвенные собрания для credentes, хоронили своих мертвых на собственных кладбищах[655].