Жизнь и реформы - Михаил Горбачев

И как бы отвечая на эти сомнения, давая понять, что на сей раз задумано то, что мы еще не проходили, я говорил: «Мы должны всем нашим кадрам дать шанс понять требования момента и начать работать по-новому. Но тот, кто тормозит решение стоящих задач, тот просто должен уйти с дороги, не мешать. Надо перестраиваться всем — от рабочего до министра, от рядового коммуниста до секретаря ЦК партии».

В конце июня я поехал на Украину. Встретился с киевскими авиастроителями, создавшими знаменитый самолет-грузовик «Руслан». Посетил Институт электросварки имени Е.О.Патона — его возглавлял Борис Евгеньевич Патон — крупнейший наш ученый, да и политик незаурядный; его поддержку я чувствовал все годы перестройки. Из Киева вылетел в Днепропетровск, полагая, что раз мы начинаем критическое осмысление брежневского периода, то и сказать людям об этом уместно на родине Брежнева. Выступая 26 июня на Днепропетровском металлургическом заводе, я прямо спросил собравшихся: «Может быть, у кого-то возникнет вопрос: а не круто ли мы заворачиваем? Как вы считаете?» Раздались голоса: «Правильно, так и нужно!» Спрашиваю: «Это что, отдельные голоса или общее мнение?» В ответ дружно: «Общее!»

В конце поездки я встретился с членами ЦК, первыми секретарями обкомов, руководящими работниками республиканских государственных органов — теми, кто держал в своих руках реальную власть и от позиции которых во многом зависела реализация курса апрельского Пленума на Украине. Хотя все предшествующие дни мы неразлучно были со Щербицким, я видел, как он волновался. Да и сам я не был спокоен. Надо было найти верный тон разговора с украинским руководством: сказать без обиняков не слишком приятные вещи и притом постараться установить взаимопонимание.

Украина, ее граждане заслуживали признания за свой вклад в общесоюзные дела. Но для многих участников встречи оказались неожиданными данные о том, что темпы роста сельскохозяйственного производства в республике снизились и хлеб на Украину уже приходится завозить со стороны. А ведь в зале сидели власти предержащие. Это были плоды их деятельности — самая благодатная для сельского хозяйства республика не обеспечивала себя зерном. Затем на фактах и цифрах я показал незавидное состояние ведущих отраслей индустрии, всегда бывших предметом гордости республики, — угледобычи, металлургии, машиностроения. В общем, на этой встрече сложилась непривычная для украинских руководителей обстановка. До сих пор с ними никто так не разговаривал. Украина, ее проблемы всегда являлись прерогативой Брежнева, а он в силу особой своей привязанности закрывал глаза на происходящее. Впрочем, эта своеобразная «деликатность» объяснялась в еще большей мере нежеланием нажить себе скрытых недоброжелателей и подорвать благостное единство руководящих кадров в центре и на местах. Ведь Брежнев не мог не знать о безобразиях, творившихся в Узбекистане, злоупотреблениях в других республиках и российских областях. Однако предпочитал не поднимать шума и не выносить сор из избы. Разве что пожурит с глазу на глаз проштрафившегося руководителя и уж в крайнем случае пошлет послом.

Что позволило мне уже на первой встрече повести с украинцами откровенный, честный разговор? В словах моих не было ни грана напраслины. Я с чистой совестью мог напомнить о немалых успехах, достигнутых в прошлом при участии тех же кадров. Ну и, наконец, дал понять, что, если они по-настоящему возьмутся за дело, поддержка будет масштабная.

Написав это, задумался над тем, что в то время все еще находился во власти иллюзии, будто можно успешно решать новые задачи, творить радикальные реформы с тем же руководящим слоем. Было в нем много талантливых, одаренных людей, прекрасных организаторов и специалистов, не одни чинуши и беспринципные ловкачи. Но в том-то и дело, что свою миссию они выполняли методами командной системы и вместе с нею исчерпали свои возможности, начали почивать на лаврах. А лавры на глазах убывали, как иссохший лист. Поздновато я все это понял, да и не мудрено: сам ведь вышел из этой среды, болел ее болезнями. Ну а тогда итогами своей поездки на Украину я был доволен. Она была уважительной с обеих сторон. Киевляне и днепропетровцы заявляли о готовности всячески поддержать курс нового генсека, а я не скрывал своих симпатий к ним. Вечером 25 июня во дворце «Украина» мы с Раисой Максимовной были приглашены на концерт народного хора имени Г.Веревки. С детства я любил украинские песни и пляски и в тот день испытал огромное наслаждение.

Решения апрельского Пленума были в центре моей поездки в Минск. Запомнились два состоявшихся там выступления: 10 июля перед участниками сбора руководящих военных кадров, на другой день — в ЦК Компартии Белоруссии. По реакции на выступления, характеру вопросов и реплик минчан я вынес впечатление, что и здесь новый курс партии встречает благожелательный отклик. Вместе с Раисой Максимовной посетили Хатынь, все жители которой были уничтожены фашистами в годы оккупации. Там, где когда-то стояли крестьянские избы, высится монумент — старик с мертвым ребенком на руках. А на пепелищах домов, словно обгоревшие печные трубы, каменные столбы с колоколами. Их протяжный скорбный перезвон напоминает о страшной войне, ее бесчисленных жертвах.

Первые поездки показали, что полагаться на агитпроп, да и на моих соратников в разъяснении политики перестройки нельзя. Как ни сложно со временем, надо продолжать прямое общение с народом, увидеть своими глазами, что происходит, понять, чем дышат большие и малые начальники.

Не теряя времени я стал готовиться к поездке в Восточную Сибирь. Хотелось на месте разобраться в причинах неблагополучного положения с добычей нефти и газа, посмотреть, как живут люди, — уж очень много недовольства высказывалось ими в письмах в ЦК КПСС. 4 сентября мы с Долгих, Ельциным, Байбаковым, министром газовой промышленности В.С.Черномырдиным прибыли в Тюменскую область. Знакомство началось с Нижневартовска — столицы нефтяного края. Потом добрались до расположенного у Полярного круга Уренгоя, где разворачивалась масштабная работа по добыче и транспортировке газа. Побывали в Сургуте на строительстве электростанции и микрорайонов города.

Разговор с нефтяниками и газовиками получился на редкость острым. Проблемы, с которыми им приходилось сталкиваться ежедневно, выходили за рамки местных интересов. Наращивание экономической мощи государства упиралось в освоение этого сурового, труднодоступного, необжитого края. Изначально были допущены большие просчеты, негативные последствия которых уже начали сказываться на всем. Вроде бы прописная истина: если есть намерение развернуть крупное производство в незаселенных или малонаселенных местах, надо позаботиться об опережающем создании инфраструктуры: дорогах, жилье, свете, тепле. А школы, больницы, библиотеки, стадионы — словом, все, что нужно для нормального человеческого жития!

И сейчас перед глазами встреча в Уренгое: на улицы вышли все жители города. Люди довольны, что к ним наконец приехал «главный» — разговор прямой, беспощадный. «Как же так, живем в «балках» или железнодорожных вагончиках! Всего не хватает. Здесь, за Полярным кругом, не можем добиться регулярных рейсов самолетов, связи со столицей, другими городами! Газ нужен Союзу, Европе, а мы, выходит, никому не нужны?»

Поведали они мне о том, что торговые организации направляют покорителям Сибири залежалый товар, который не могут сбыть в других городах. В регионе не хватает электроэнергии — хотя строительные мощности позволяют решить эту задачу, кто-то должен распорядиться о продлении строительства новых мощностей на Сургутской ГРЭС. Да что там ГРЭС! На местном молочном заводе недостает мощностей, которые можно построить в течение месяца. И этот элементарный вопрос не решается.

Я столкнулся просто с абсурдными вещами. Оказывается, машиностроители поставляли на Север машины и нефтеоборудование чуть ли не россыпью, вместо того чтобы, применяя индустриальную сборку, доставлять их в виде крупных узлов. В результате приходилось создавать целые сборочные цехи, что требовало дополнительной рабочей силы, а значит, дополнительного жилья и всего прочего.

Мне импонировало, что люди, приехавшие в Сибирь, чувствовали себя не временщиками, а хозяевами, возмущались организацией работ, в результате которой безжалостно губятся лес, реки, почва. С самого начала была сделана ставка на фонтанирующую нефть, о рациональном использовании природных ресурсов не заботились. Тысячи факелов денно и нощно пылали по всей тюменской земле. Глубина переработки нефти составляла здесь 58 процентов, а в мире она приближалась к 80 процентам. Из одного кубометра древесины здесь производилось продукции в два раза меньше, чем по Союзу, по сравнению же с развитыми странами Запада — в несколько раз. Планы ресурсосбережения составлялись регулярно, но из года в год не выполнялись. Самая богатая природными запасами страна все острее стала ощущать недостаток топлива, энергии и даже леса.