Три короба правды, или Дочь уксусника - Светозар Чернов

– Помню я, Степан, как ты меня от мозгового сотрясения лечил, когда меня дятел в лоб тюкнул. – Артемий Иванович налил себе из графинчика и вилкой нацепил пару пикулей. – Ты для меня тогда оленину жарил, на последнюю копейку купленную, а сам одну воду сырую пил. Уж и я тебе той же монетой отплачу, даже вот на рябчиков мы с г-жой Мизулиной потратились и грех я на свою душу в крещенский сочельник взял: выделяй себе желудочный сок, милый друг, и ни о чем не думай.

– Вот тебе, Артемий Диванович, бухарская звезда за твою самоотверженность. – Фаберовский вытащил из внутреннего кармана звезду и пустил ее Артемию Ивановичу по столу. – Все равно ее без императорского дозволения носить нельзя.

Артемий Иванович сморгнул выступившую было слезу. Он хотел сказать еще что-нибудь прочувственное, но тут к нему подсел Соломон. Поддернув на коленях клетчатые штаны, чтобы не вытягивались мешками, Соломон спросил:

– Скажите, раз уж вы каждый день охраняете самого Государя: а правда, что в документах Министерства императорского двора слово «больной» иногда пишут с большой буквы?

– Господин студент медико-хирургической академии изволит шутить? – слабым голосом спросил Фаберовский. – Я бы ему напомнил, что в тюремных лазаретах всех больных с маленькой буквы пишут до самой их смерти.

– Господин студент, кажется, сомневается, что мы состоим в царской охране, и полагает, что это суть иммитасьон? – Артемий Иванович приобнял Соломона и привычным движением бывшего гимназического надзирателя забрал его ухо в кулак.

Соломон вымученно улыбнулся.

– Ты, наверно, думаешь, – продолжал Артемий Иванович, накручивая ухо, – что какие же мы чины охраны, если мы у курсисток прячемся?

– Мсье Соломон полагает, что как только его ухо отпустят, он побежит к полковнику Секеринскому докладывать, – сказал поляк, отставляя тарелку с супом. – Он думает, что полковник Секеринский нас арестует, а его, Соломона, наградят. Но он ошибается.

– Вы все, тут находящиеся, не имеете ни малейшего представления о реальном положении дел в империи, – Артемий Иванович еще раз повернул воображаемый вентиль на газовой трубе, так, что Соломон начал тихонько поскуливать. – Вот вы все думаете, что наш Государь тиран и ретроград. А ведь это неправда, это все его враги про него слухи распускают, и прежде всего его брат. Вот взять, к примеру, ваши курсы. Ведь их Делянов закрыл, и лишь благодаря Государю они были открыты вновь. Государь – он такой человек! Он только и думает, как только вам свободы прибывать! Он и бюджет народного образования в два раза увеличил, и жидам укорот дал, чтобы русский человек тоже учиться мог.

Соломон поддакнул, и Артемий Иванович благосклонно крутанул газовый вентиль на пол оборота назад.

– Вот в наше-то с его превосходительством время такого не было, вот мы с ним и не ученые. Разве ж природный русак или, к примеру, другой славянин поплоше, супротив жида образуется? Как же-с! Нет, во всем должны блюстись самодержавие, свобода и народность.

– Но почему как что, так тут же народность? – с обидой сказал Соломон.

– Ну, народность и эта… и инородность. У нас с Государем широкие взгляды на общественное устройство России.

– Ваше превосходительство, – вдруг взмолилась Ксения. – Дозвольте перестать вас обмахивать. Я проголодалась и совсем выбилась из сил.

– Обмахиваете? – удивился Фаберовский. – А, я думал, это у вас такая причудливая форма дрожательного паралича. Раз так, то конечно, не следует больше на меня пыль трясти. Вот, супчику похлебайте. В меня больше эта пресная холодная дрянь не лезет.

– Степан, от волнения в горле пересохло, – сказал Артемий Иванович, почувствовав, что на следующем обороте ухо Соломона оторвется. – Расскажи им дальше.

– А чего тут рассказывать, – сказал поляк. – Гвардия во главе со своим командующим готовит переворот, чтобы заменить слишком либерального и любимого и любящего народ Государя своим ставленником, который вернет этим воронам их павлиньи перья.

– Это кем же? – испуганно спросила Ольга.

– Братом Государя, великим князем Владимиром Александровичем.

– Вот на кого, а не на царя, Александру надо было покушение делать, – горестно прошептала Ольга.

– Уже готов и состав нового правительства. Вас, как студентов, интересует, наверное, кто будет министром просвещения вместо Делянова? Я вам скажу. Князь Мещерский, издатель газеты «Гражданин».

– Не может быть! – воскликнул Артемий Иванович, у которого остались неприятные воспоминания о знакомстве с князем Мещерским в восемьдесят седьмом году. – Да я костьми лягу, но не допущу этого!

– Что мы с вами, пан Артемий, и делаем, – сказал Фаберовский, пнув Артемия Ивановича под столом в колено.

– Мещерский уже и указ заготовил, – вздрогнув и выпустив ухо Соломона, сказал Артемий Иванович. – Всех студентов жидовского племени уволят из учебных заведений и отдадут в солдаты, окромя молоденьких и смазливых, которых припишут к учреждаемому специальному при министре просвещения департаменту по подготовке барабанщиков, горнистов и кадетов.

– А меня куда? – растерянно спросил Соломон, растирая посиневшее ухо.

– А ты на каком курсе? – спросил Артемий Иванович и оценивающе оглядел грушеподобную фигуру студента-медика.

– На третьем.

– В департамент к Мещерскому не возьмут, – категорически заявил Артемий Иванович, как будто от него лично зависело принятие решения. – Раз Государя-Миротворца уберут, то гвардия сразу пожелает войну какую-нибудь с англичанкой учинить. Так что будешь ты из Туркестана полковнику Секеринскому донесения слать, если ему будет интересно. А то можешь лично в услужение к Галкину-Врасскому в тюремное ведомство.

– Пан Соломон, как мне показалось, заядлый театрал, – вмешался поляк. – Ему лучше к господину Всеволожскому попроситься. Будете для балетных мальчиков костюмы шить.

– А Бестужевские курсы? – с замиранием сердца спросила Варенька.

– Разгонят, само собой, – сказал Артемий Иванович. – Шутите, тут об университетах неизвестно: будут аль нет. А курсисток всех по борделям распишут, тут все просто, без департаментов. При каждом из гвардейских полков будет свой бордель, с образованными. Госпожу Соловейчик, к примеру, в лейб-гвардии казачий поставят, а вас, Варенька, вместе с Ольгой, в гвардейскую артиллерийскую бригаду. Будете в промежутках между половыми отправлениями господ обер-офицеров им о тангенсах рассказывать. Там уже и доски грифельные заготовлены.

– Теперь, пани курсистки, вы понимаете, почему мы здесь? Заговорщики исподволь, тайно уничтожают тех, кто в решающий день встанут насмерть за Государя. Вы же видели, Варенька, как они в театре расправились с жандармом, услышавшим разговор заговорщиков в великокняжеской ложе?

– Как же они убили его? – удивилась Ольга. – Ведь в театре всегда много народу.

– Яд кураре! – прыснула супом сидевшая с полным ртом Ксений Соловейчик.

– А вы заметили, Варенька, что когда заговорщики бежали из театра, они еще и наследника в заложники взяли? Он до сих пор находится у них в руках. А теперь вот и наш черед пришел. – Поляк дотронулся до перевязанной головы. – Ольга, если не затруднит: взгляните в окно, не следит ли кто-нибудь за домом.

– На противоположной стороне у типографии стоит извощик. Вот какой-то господин вышел и уехал.

– Ах, Ольга, вы ничего не умеете смотреть! – воскликнул Соломон. – Дайте мне. Да нет там никого, что вы говорите.

– Ну, раз нет, то и хорошо, – сказал Артемий Иванович. – У нас будет к одному из вас поручение, от исполнения которого зависит не только наша с его превосходительством жизнь, не только жизнь Государя, но и ваши всех здесь присутствующих никчемные жизни. Продолжайте, ваше превосходительство.

– Нужно, чтобы вы незаметно доставили записку генералу Черевину. Он живет в доме австрийского посольства на Сергиевской. Если его не окажется дома, передайте записку его денщику Карпу, но никому другому. Варенька, будьте добры, подайте бумагу и чернила.

– Кого же мы пошлем? – начал размышлять вслух Артемий Иванович. – Из всех здесь присутствующих серьезней всего выглядит Ольга. Дочь действительного статского советника, но брат … Сразу же в участок загребут, даже через мост не перейдет. Нет, Ольга не годится. Наиболее незаметна госпожа Соловейчик, но она слепая как курица. До Сергиевской дойдет, а тем лево с право перепутает и Клейнмихель письмо отдаст. Тоже не годится. Ну, Вареньку мы трогать не будем, у них с их превосходительством амур. Кончено, кавалер он в нынешнем положении не видный, лежит себе бревном, но хоть как-то надо привыкать, а то, коли письмо не доставим, и впрямь в бордель придется отправиться. Эй, эй держите его! Все, все, Степан, иду спать. Остается Соломон. Ты, Степан… э-э-э… то есть ваше превосходительство, письмо Соломону отдайте, а я пошел почивать. Кто со мной? Вы, Варенька? Нет? Вы, Ольга? Смущаетесь? Понятно. Ну, тогда ты, мумля очкастая, иди, меня обмахивай.