Три короба правды, или Дочь уксусника - Светозар Чернов

Путилин ковырнул в табакерке табаку и засунул в ноздрю.

– Я тебе так скажу: не можно. Найти преступника не можно, его можно только поймать. А недурная думка? Богатая думка. Дай-ка запишу. А ты еще тем часом водочки наливай.

– Я вот тоже «Историю почтовых отправлений» писал, пока на ваше место не заступил… А дело-то, по вашей просьбе начатое, неожиданный оборот приняло, Иван Дмитрич. Выяснили мы личности обоих мазуриков, только вот как их поймать или найти – ума не приложу. Один из них, Артемий Владимиров, был с молодых лет знаком с семейством полицмейстера Сеньчукова и как-то обрюхатил прислугу полицмейстера, крестьянку Нестерову – простите великодушно за такое совпадение, Иван Дмитриевич. Чтобы избежать обвинения в растлении, он оклеветал полковника Сеньчукова, и тот даже некоторое время находился под арестом. Жеребцов поднял документы и выяснил кое-что интересное. Владимиров находился в особой близости, возможно, даже в родстве, с кронштадтским купцом Нижебрюховым. Тот с купцом Ясуковичем взял тогда подряд на водопроводные работы в Кронштадте, кроме того, он имел несколько лавок в городе и одну известную на Якорной площади. Разгром его лавки матросами по приказу полицмейстера Головачева вместе с остальными торговыми лавками на площади послужил отдаче под суд полицмейстера, и не в последнюю очередь Нижебрюхов посодействовал тому, что Головачев был сослан в Сибирь. Второй, как вы и предполагали, польский мазурик по имени Степан Фаберовский. Проживали они в столице, по собственным паспортам, выданным законным образом в Якутске. Паспорта подлинные, Мздевецкий из участка Лисаневича их смотрел, когда они прописывались в доме наследников Нижебрюхова.

– Та-а-ак! – приподнялся Путилин. – А вы проверили этих наследников Нижебрюховых?

– Конечно, Иван Дмитриевич. Лично ездил допрашивать. Насколько можно судить из слов управляющего, ни Владимиров, ни Фаберовский не знали, кому принадлежит дом, где они проживали. Сами наследники Нижебрюхова, госпожа Дарья Семеновна Пфлюгер с детьми, тоже не ведали, кто живет в их доме. А когда я сказал об этом госпоже Пфлюгер, она упала в обморок и теперь лежит в нервной горячке. Врачи говорят, что состояние ее тяжелое и весьма скорбное. Муж ее, Франц Пфлюгер, никогда фамилии Владимирова не слышал и объяснить произошедшее с его женой не может. Кстати, в горячке сейчас лежит и капитан Сеньчуков.

– А с этим-то что? Тоже в обморок упал?

– С этим история еще более странная. В квартире капитана прошедшей ночью произошло из ряда вон выходящее событие: он вернулся из Гатчины, где с семейством навещал мать, и обнаружил в доме страшный погром. Было изрублено все и вся, кроме того, в шкафу была кровь, и кровь же смывали с рук в ведре под столом. Мы допросили солдата на дежурстве и жандарма у дворца, они сообщили, что к этому дому действительно приезжал человек, похожий на поляка, а второй стоял под видом лихача и дожидался. Потом они видели, как какой-то человек с перевязанной кровавыми тряпками головой и в тулупе вынес большой мешок, вероятно с трупом. Но у фальшивого лихача пала лошадь, и оба вынуждены были бежать на своих двоих через Дворцовую площадь к Мойке. Их видел швейцар в Министерстве иностранных дел, и по его описанию эти двое – как раз наши жулики. В квартире была найдена сломанная пехотная шашка, а также турецкий ятаган, которым и были произведены все разрушения в квартире. Я допрашивал капитана, но он, похоже, действительно ничего не знает. А теперь еще эта горячка. Доктор Фовелин говорит, что Сеньчуков оправится достаточно, чтобы вновь быть подвергнутым допросу, не раньше чем через неделю.

– А что в квартире стырили?

– Полушубок денщика. И, кажется, какую-то групповую фотографию у туши медведя, но супруга капитана не может толком описать, кто на ней был изображен кроме капитана. На кровати в спальне валялась открытая шкатулка с орденами, но сами ордена все на месте.

– Что-то эти мазурики шукают: либо у вдовы Сеньчуковой, либо у капитана. – Путилин опять засунул щепотку табака в нос. – И это что-то – маленькое, если они шукали его в шкатулке и на генеральше.

– Но это еще не все, – сказал Вощинин. – Мы выяснили, что накануне нападения на генеральшу Сеньчукову в гатчинском поезде поляк участвовал в странном происшествии на крыше доме Балашовой, на Шпалерной.

– Это который раньше графине Клейнмихель принадлежал? Двухэтажный, рядом с бывшим домом Пашкова, где теперь французское консульство? Знаем мы этот дом, отлично знаем. И что же там делал наш польский мазурик?

– По крыше бегал. От капитана Сеньчукова.

Табакерка выпала из рук Путилина, просыпав табак на халат.

– Надо тебе капитана из горячки выводить, Платон Сергеевич. Давай-ка еще выпьем.

– Должен вам признаться, оба мазурика практически были у нас в руках. Но упорхнули птички.

– А вот у меня была прямо противоположная история. Я тебе не зря говорил: не найти, а поймать! Вызвали раз меня к графине Гендриковой. Дурепа была первостатейная. «Вы, Путилин, – говорит она, – все можете найти, так найдите мне любимого Коко.» У нее, у суки, попугай, вишь ты, в форточку улетел. «А не найдете, – говорит, – пожалуюсь Государю, чтобы он кого порасторопнее поставил.» Вышел я в растерянности на улицу. Что делать – ума не приложу. Решил уж у прислуги идти выяснять, как выглядел, чтобы такого же купить, ан глядь – а эта сволочь пернатая на тумбе у подъезда сидит. Я его в шапку сгреб – и назад. Большой успех был. Вот табакерка – полюбуйся, за тот случай дарена. А вы то чего же дзьобом клацали?

– Поставили мы за квартирой на Мещанской наблюдение, посадили в соседнем номере агента. Да вы его знаете – Василий Икоркин. Вчера ночью после случая у капитана Сеньчукова они в той квартире объявились. Василий следил за ними всю ночь. А утром они, видимо, обнаружили слежку и отравили его через замочную скважину карболкой. Уж на что Василий опытен – и ножом его подкалывали, и удавку накладывали, и обухом промеж глаз получал – а такого никак ожидать не мог.

– Неужто помер? – перекрестился Путилин.

– Слава Богу, доктор вовремя поспел. Он уж Василию и гашеной извести с сахаром давал, и глауберову соль, и молоко с известковой водой. Однако коньяком все же отпоил.

– Не возьму только в толк, Платон Сергеевич: они что Василию – лейку через замковую скважину вставили? И почему карболкой? Нешто обыкновенных ядов в аптеке не купить?

– Они его из гидропульта струей отравили, мы в комнате их инструмент нашли. Оказалось, что они все лето и осень при Санитарной комиссии дезинфекторами подрабатывали. И инструмент за ними числится несданный, у меня справка от санитарного врача Коломенской части Долинского имеется.

– А сами мазурики, конечно, ухряли?

– Ухрять-то они ухряли, но Василий, перед тем как его отравили, слышал, что они на Шпалерную собирались. Я туда тотчас людей послал, но они там пока не объявлялись. Управляющий сказал, что эти жулики как представители городской управы незадолго перед тем осматривали весь дом, проявив особое внимание к двум квартирам на втором этаже, и затребовав от него, Чреслера, список посещающих квартиры. Более того, в квартире на Мещанской после сегодняшнего обыска были обнаружены те самые окровавленные тряпки, которыми был перевязан сбежавший с квартиры капитана Сеньчукова человек. Так что это точно они.

– А где они закладку брали – уже выяснили?

– Я отправил людей, но хозяин сам явился в полицию. Терентий Ухабов.

– Ну они, я тебе скажу, и мастера! У Терентия Ухабова закладку отобрать! Я этого Ухабова еще по делу об убийстве протоиерея Свисторакова корнетом князем Несурадзе в 1888 году помню. Уж такой прожженный, ему бы с Несурадзе на каторгу следовало идти, так он еще грошей на этом поимел!

– Он сказал, что они показали ему открытый лист, и так пужали, что он даже фамилий со страху не углядел.

– Да, тебе таких, Платон Сергеич, трудненько будет поймать.

– Вот и я говорю – надо официально дело открывать. А то я даже агентам на расходы денег не могу выдать, они на конке на мои кровные ездят.

– Так что же им, на халдыговине на свои ездить? Они завсегда на гроши начальства ездили. А официально дознание ты погоди открывать. Я Ивану Александровичу намекну, что не худо было бы вперед дать. А ты бы человека послал по богатым домам в Коломне, пусть у дворников поспрашивают насчет наших дезинфекторов: не пропадало ли у жильцов чего после их визита, и так, вообще…

– Агента я, конечно, пошлю, но у наших мазуриков на квартире мы нашли интересную тетрадь. Вот, хотел вам показать.

Вощинин протянул Путилину провонявшую карболкой «Исповедь дезинфектора».

– Весь я его не успел еще изучить, но там есть закладки на тех местах, где автор – очевидно, Владимиров, – описывает посещение ими богатых коломенских домов.

– «Записки сумасшедшего» какие-то, – сказал Путилин. – «И если в приемной зале во дворце августейшего генерал-адмирала всюду сновали вестовые и весталки, что, конечно, мешало нам чрезвычайно, итальянское посольство на Мойке явилось нам воистину оазисом роскошной жизни посреди коломенского убожества, заставленным не дешевыми безделушками, а дорогими, достойными нашего внимания образцами искусственной деятельности.»