Мертвое царство - Анастасия Александровна Андрианова

убить князя, но не сделала этого. А ещё царь сам благословил меня сеять веру в Милосердного – как ещё её сеять, как не ворожбой?..

В один из вечеров я легла в амбаре. Меня мутило, вдобавок от холода ломило кости. Со мной что-то было не так. Засыпая, я слышала скрежет и чей-то далёкий вой, ощущала противный затхлый ветер и болотистый запах. Я редко плачу – не проронила ни слезинки по Аркелу, лишь Лагре удостоился нескольких минут яркой скорби и многих дней – глубокой, но теперь я часто замечала, как глаза становятся мокрыми. Это Княжества ломали меня – понимала я. Вгрызались в сердце и пускали тонкие белые корешки, и иногда в кошмарах мне виделось, будто внутри у меня такие же мерзкие шевелящиеся ветви, как у Лериса. Теперь, когда я осталась совсем одна, мной оказалось гораздо проще овладеть.

Я ворочалась с боку на бок. Сено пахло сыростью, по моему лицу ползали мелкие пауки, спрятавшиеся в амбар на зиму. Одно утешало: я не зря моталась по крошечным деревням, мой кошель всё-таки делался всё тяжелее. Я рассчитывала, что весной обстановка станет поспокойнее, я смогу увидеть проснувшихся нечистецей, набраться у них ворожбы, а затем благополучно отправиться домой. Только вот сосало под ложечкой: «А что ты называешь домом, Ивель? Каморку под крышей? Или отчий особняк, где тебя поспешат выдать замуж за богатого старика, лишь бы все скорее забыли о твоём взбалмошном нраве?» Стоило вспомнить лица родителей, как стало ещё хуже. Я скучала по ним – каждый день своего пребывания в Княжествах, но старалась загнать свою тоску куда-то вглубь. Отец точно не захочет меня видеть – если бы я не провела Аркела на маскарад, Лагре остался бы жив. А мама… мама была бы рада, если бы я когда-нибудь вернулась. Мне хотелось бы в это верить, но сейчас я снова запретила себе думать об этом. Сейчас главное – не замёрзнуть тут насмерть, а ведь зима только началась. Да и нечистецы уже волновали меня немного меньше, на первый план вышла забота о самой себе.

Я почти решила, что больше не стану тянуть и отправлюсь в Царство сразу же, как только станет слышно о новых войсках Сезаруса, стянутых к границам. Так я смогу скорее отыскать Раве и оказаться среди своих.

Иногда мне встречались проповедники из Царства. В моей груди становилось теплее, когда я слышала, как они рассказывают о Милосердном – будто Ферн передавал мне привет. С каждым разом они собирали всё больше зевак, да и слушали их внимательнее, уже без недоверия, а с интересом и детской радостью в глазах. Проповеди о Милосердном стали для людей чем-то вроде сказок – не на ночь, а среди морозного дня, но оттого не менее желанных.

Мне бы очень хотелось подойти к проповедникам, сказать, что я своя, из Царства, но Княжества сделали меня трусливой и малодушной, хотя я уверяла себя, что это всего лишь здравая осторожность. Я боялась, что моё признание вызовет вопросы и подозрения. Никто ведь и не подозревал, что Милосердным может оказаться живая, настоящая женщина. Думалось, они сами не догадывались, что Милосердный и правда может существовать – ну или что кто-то попытается «вылепить» его из простого человека и ворожбы. Потому я стояла в стороне, наблюдая сразу и за проповедниками – не очень, впрочем, увлечёнными, и за местными – увлечёнными настолько, что лоточники успевали сбыть целую гору петушков на палочках.

Я радовалась, что дело Ферна и правда пришло туда, куда стремилось. Когда я видела блестящие глаза взрослых и детей, поглощённых рассказами о Милосердном, я начинала верить, что затея царя захватить Княжества почти без войны не так уж неосуществима.

– А мы правда видели Милосердного, – однажды услышала я голос из толпы. – Он был в сером рубище, залечил рану на ноге Седуша. Росомаха порвала.

Люди стали поддакивать, вспоминать какие-то детали, и я поспешила убраться, пока меня не заметили.

Я и правда недавно лечила мальчика с прокушенной ногой. Если слава о лекарше-ворожее пошла сама собой, без распускания ложных слухов, то это как раз то, чего хотел царь. Ферн мог бы мною гордиться.

Перевернувшись на бок, я открыла глаза. У окошка бился светляк – должно быть, пригрелся, так же как пауки. Тут я вспомнила, что и раньше видела светлячков на своём пути, и это показалось мне забавной деталью. Вероятно, рассказы местных о Господине Дорог и сопровождающих его светляках появились именно из-за особенности здешних насекомых.

Руки дрожали от холода и слабости. Я взглянула на них: под ногтями чернели полоски грязи, различимые даже в темноте.

Снаружи что-то шумело. Сперва я думала, что это воет ветер и ветка старого вяза скребёт по стене амбара, но звук настойчиво повторялся: то ближе к двери, то под окном, то в углу. Мне это не нравилось. Я встала, отперла засов и осторожно приоткрыла дверь. В амбар снопом крохотных снежинок и злым ночным ветром хлынула вьюга. Я незаметно вынула нож и шагнула за порог.

Здесь шумело сильнее, и шумело странно, необъяснимо: будто ходил кто-то кругами, вздыхал и топал, а на глаза не показывался. Я сощурилась, всматриваясь во мглу. Метель колола глаза, холодный воздух обжигал нос и горло. Впереди мигали окошки деревенских изб, чернели силуэты деревьев, но снаружи не было видно ни души.

Стук и скрежет повторились, будто кто-то вёл по стене амбара когтём или серпом. Я шагнула вперёд, прикрыла за собой дверь, чтобы не выпускать скудное тепло, и выставила руку с ножом. Если пожаловали степняцкие воры, я была готова встретить их со всей гостеприимностью, какой научили меня холодные и дикие Княжества. Может, хозяева амбара даже заплатят мне, если спугну недоброжелателей.

Звук повторился за углом амбара. Я скользнула туда, всматриваясь до рези в глазах и не понимая, что может создавать шум. Вяз рос чуть дальше, его ветки склонялись низко, но всё же не доставали ни до стен амбара, ни до крыши. Завернув за угол, я замерла в тени, прислушиваясь и принюхиваясь. На улице будто топало и свистело, как целый отряд, но лишь изредка мелькали невнятные тени, вовсе не похожие ни на что живое.

Снова стукнуло и скрежетнуло, совсем близко от меня. Я дёрнулась.

– Кто здесь?

Быть может, мне стоило помалкивать и не выдавать своего присутствия, но раз я вышла из амбара и кралась вдоль стен, меня могли уже не единожды заметить. Разумеется, мне никто не ответил.

А в следующий миг я увидела его.

У стены стоял мальчишка – тот самый, которого я лечила от укуса росомахи. Только он больше не выглядел живым. Уж я-то хорошо знала, как выглядят мертвецы.

Я на мгновение замешкалась, но этого