Мертвое царство - Анастасия Александровна Андрианова

верно, сокол мотнул головой, обозначая свои намерения. Я повёл рукой в приглашающем жесте.

– И вот ещё что, – бросил Канюк, уже направляясь к сокольему кабаку. – Пока я скакал, слышал нечто занятное. Говорят, будто в твоих краях объявились нави. Люди напуганы, Лерис. С этим нужно что-то делать.

Навями называли тварей, что наполняли Нижний мир – мир Серебряной Матери. Навями становились те души, которым не было места в чертогах Золотого Отца. Одно было плохо: никто из живущих не мог бы припомнить появление навей – они остались лишь в преданиях да рассказах выживших из ума старух. Раз Канюк говорит правду, значит, кто-то в Холмолесском заигрался с опасной ворожбой…

Я хотел спросить ещё, но Канюк улыбнулся и скрылся за дверями «Золотого сокола». Я постоял ещё немного, а потом повернул назад, озадаченный и хмурый.

* * *

А вечером мы с Огарьком допоздна засиделись в зале.

Разговор с Канюком будто подтолкнул меня к решению: раз Пеплица смогла взять в свои руки часть забот, то разве должен я, самонаречённый князь Лерис Гарх, отсиживаться в тёплом тереме?!

Со сводчатого потолка свешивались лохмотья мха, оставленные Смарагделем, а я и не противился, не приказывал убрать следы присутствия лесового. Лес был и во мне. Нилир говорил, внутри моих ран шевелились ветки – вот что скреблось и царапало в груди. Я предчувствовал: моё время среди людей истекает. Мне хотелось заливать свой испуг, свою растерянность и свой гнев брагой: чем больше, тем лучше, до беспамятства, но не мог. Это значило бы, что хмель ударил в голову всему Холмолесскому, а этого я допустить не мог. Княжество нужно сохранить – хотя бы ради памяти прошлого князя, Страстогора, и ради памяти его сына Видогоста, которого я любил как младшего брата.

Потому мы с Огарьком пили разбавленное вино.

Я не смотрел в глаза Огарьку – не мог видеть карие вместо жёлтых. Что-то оборвалось во мне, когда я увидел его таким, и никак не могло срастись вновь. Я любил его так же, как прежде, по крайней мере, убеждал себя в этом, но без жёлтых звериных глаз жизнь казалась мне до смерти тоскливой.

– Что бы ты ни задумал, я с тобой, слышишь? – тихо произнёс Огарёк. – Слышишь меня, Кречет? С тобой.

Наверное, думы слишком явно отражались на моём лице. Я был благодарен Огарьку за чуткость, за то, что он сам понял: я принял решение.

– Я знаю, – ответил я тихо.

– Мы с тобой оба – перекати-поле. Ни родов, ни домов, сидим в чужом тереме. Только мы друг у друга и есть. Так и останемся до конца…

– Ты пьян, – перебил я Огарька. – Сильнее разбавляй вино, а лучше иди-ка ложись. Не мели ерунды.

Огарёк ухмыльнулся и назло мне плеснул себе неразбавленного вина. По залу поплыл кислый ягодный аромат.

– Я пьян, но словами не бросаюсь. Вижу ведь, ты думаешь о чём-то таком, что ещё не предлагал вслух. И заранее согласен с тобой. Даже если ты захочешь сжечь все Княжества вместе с Царством и степняками. Уедем в Мостки, слышишь? Там никто нас не достанет.

– Я не стану бежать. В том-то и дело, Огарёк. – Я отставил свою чашку и откинулся на стуле. Мои волосы рассыпались по плечам, не сдерживаемые привычным ремешком. – Что делает олень, когда его преследуют гончие? Он бежит, но если ты ранен, далеко тебе не убежать. Нагонят и разорвут. Волк не бежит. Волк разворачивается лицом к врагам и скалит зубы до самой смерти. Я не олень, Огарёк. Я волк.

– Ты сокол, – пьяно хохотнул Огарёк. – Как и я. Соколы пикируют камнем на голову. У соколов нет врагов и друзей, они вольные птицы.

Огарёк раскинул руки и изобразил полёт. Я хмыкнул под нос, радуясь, что он настолько отошёл от пленения. Конечно, пьяным он становился веселее, но ночами мог вскакивать и таращиться в темноту, не понимая, где находится. Однажды ночью он проснулся со словами: «На рассвете же уйду в леса», а потом никак не мог вспомнить, что имел в виду, или просто не желал признаваться. Ярость на Алдара не утихала во мне ни на минуту, но я старался не давать ей волю. Я не простил и не забыл – нет, я ничего не забываю. Просто его время ещё не пришло.

– Ты прав. Вольные. Так разве станет сокол прятаться? Ты сам не хуже меня знаешь, что нет. Я тоже решил развернуться лицом. Ко всему и ко всем. Хватит юлить и прятаться. Я докажу, что Горвень по праву мой. Докажу, что я не сиротский князь, а князь-чудовище. Пусть прозвище станет истиной.

Огарёк сложил руки перед собой и склонился ко мне, озабоченно заглядывая в лицо.

– Князь-чудовище? Золотой Отец, Кречет, что же у тебя в голове? Ты ведь не чудовище, вовсе нет.

– Для тебя – нет. Но для всех… Да что ты, признаться, мне это даже нравится. И я подумал: что, если поступить так, как велит прозвище? Стать чудовищем, всё равно уж так называют.

– И ты ещё говоришь, будто я выпил лишнего.

– Не бурчи. Выслушай меня, прежде чем говорить, что поддержишь во всём. – Я прочистил горло и откинул волосы назад, собираясь с мыслями. Перед глазами мелькали чёрные хмельные мушки, и я понял, что мне действительно важно, чтобы Огарёк несмотря ни на что остался на моей стороне. – Раз Господин Дорог вывернул так, что Холмолесское стало моим, то я докажу, что оно – моё по праву. Что я не сиротский князь, не самозванец. Что я могу править княжеством без наследника. Что не потерплю никого, кто покусится на Горвень, если не буду точно знать, что этот человек желает Холмолесскому процветания больше, чем желаю я. Сделаю так, что это поймут и все князья, и царь, и Алдар. С последним у меня особые счёты, но ни одно больше степняцкое племя не сунется к моим границам. Я разберусь со всем сам – и с иноверцами, и с захватчиками.

Огарёк склонил голову, всё так же внимательно глядя на меня.

– Но ты ведь сам позволил Алдару ступить на свои земли. У вас был уговор. Теперь ты зовёшь его захватчиком. Это честно?

– После того, что он сделал с тобой, честным будет отсечь его голову и сделать из черепа чашу для браги! – рыкнул я. – Он первый перешёл границы честности. Уговор был не таким. Но я никогда не собирался идти у него на поводу. Да, его войска были мне полезны – только глуп тот, кто ожидал бы другого от князя-чудовища.

– Один ты не справишься. Тебя разорвут, Кречет. Разве возможно такое, чтоб один, да против всего мира? Даже если со мной, даже если с Нилиром, с Трегором, со Смарагделем – не справишься, смотри правде в