Пустошь, что зовется миром - Аркади Мартин

действие по команде». Второй использовал высокий и ворчливый звук, произнося это слово, когда хотел, чтобы она или Три Саргасс повторили то, что он говорит. Может быть «пить» означало как воду, так и концепции. «Принимать внутрь». Другие их глаголы тоже были весьма туманными: что-то вроде «летать», «приземлиться» или «пилотировать космический корабль». И что-то еще, вероятно, имевшее значение «остановиться». Впрочем, этот звук необязательно был глаголом. Может быть, он просто передавал отрицание – «нет», «ничто», «не это». Или угрозу: «не продолжай, или тебе будет плохо». Второй дважды угрожающе поднимал на них когти. Один раз, когда Три Саргасс подошла довольно близко к нему и протянула открытую ладонь – Махит подумала о яде, о контактном яде, обо всех способах, какими тейкскалаанцы могут проникнуть под кожу, – но в ответ увидела оскаленные зубы, услышала этот звук и почувствовала когти на своем горле, отчего отскочила назад, бледная, как стекло. Второй раз, когда один из солдат эскорта вышел из тени гобелена с водой для них, оба – Первый и Второй – произвели звук «нет» и сопроводили его резким криком, отчего солдат поперхнулся, уронил емкость с драгоценной водой, и она пролилась в песок.

Махит, глядя, как исчезает в кремниевой пыли планеты Пелоа-2 темное пятно влаги, хотела было передать смысл слова «расточительность», но у нее и близко ничего не получилось. Инородцы тоже смотрели, как исчезает вода, но не реагировали на это каким-нибудь понятным для нее образом, за который можно было бы зацепиться эмоционально или лингвистически. Может быть, вся их планета представляла собой пустыню? Привычны ли они были к бесполезным тратам? Была ли у них вообще концепция «утраты»?

Другая проблема состояла в том, что, насколько о том могли судить она или Три Саргасс, они изучали не язык. Они изучали пиджин. Ни одно из тех слов, которые они сумели выявить в разных контекстах, не существовало в виде каких-либо словоформ, изменений по высоте произнесения или по силе звучания. Ни один из глаголов не был связан с предметами, не имел времени и не ссылался на будущее, прошлое или прошедшее, не обозначал завершенное или незавершенное действие. Все они представляли собой некие сущности, никак не связанные со всем, что их окружало. Еще больше удручало то, что, как они ни старались, им так и не удалось установить, существует ли у инородцев концепция имен или вообще представление о собственном «я». Ни местоимений, ни именных знаков, ничего. Никакого «я».

Махит с усталой иронией подумала: «А насколько широка тейкскалаанская концепция «вы»?» Вопрос, который она тысячу раз задавала в Городе, но задавать его здесь не имело никакого смысла. Если у этих инородцев и была какая-то концепция «вы», то совершенно расплывчатая.

Но хуже всего было то, как Первый и Второй коммуницировали между собой: они явно коммуницировали, но при этом не использовали никаких звуков – ни слышимых вибраций, ни этих пиджин-слогов. Они коммуницировали беззвучно и в абсолютном понимании. Эти инородцы общались между собой совсем не на том языке, которому обучали теперь Три Саргасс и Махит Дзмаре.

И каким бы ни был их язык, Махит дальше не в силах была его выносить. Она не могла производить звуков по-тейкскалаански, уже не говоря о том, чтобы петь; она чувствовала, что, если попытается еще раз, потеряет сознание. Даже если ей дадут напиться.

<Держись>, – пробормотал Искандр. Категорическая инструкция, словно камень во рту, который она должна сосать, хотя в нем и нет влаги. Это дало ей достаточное присутствие духа, чтобы отвернуться от Второго – не поворачиваться к нему спиной, нет, ни в коем случае, эта мысль была атавистически кошмарной, – просто отвернуться, прикоснуться к плечу Три Саргасс и проскрежетать:

– Нам нужно возвращаться. Тут слишком жарко. Я не могу думать, а раз не могу, то, значит, и не успею сообразить, как удержать их от мысли о том, что мы существа потрошимые – я знаю, слово неподходящее…

Три Саргасс кивнула. Она одновременно раскраснелась и посерела и почему-то не потела в той мере, в какой была бы должна. Махит пыталась вспомнить симптомы начальной стадии теплового изнеможения, но сообразила, что неспособность их вспомнить является симптомом сама по себе.

– У них тоже видок не ахти, – едва слышно проговорила Три Саргасс. Ее голос становился то громче, то тише, как на плохо настроенном радиоканале, и звучал так же хрипло, как голос Махит. – Эта планета не подходит ни для чего… кроме песка.

– Мы не закончили, – сказала Махит. – Мы пока так ничего и не узнали.

– Встреча не переговоры, если она единична, – сказала Три Саргасс, явно цитируя какой-то тейкскалаанский текст, незнакомый Махит. Идеальная цепочка из шестнадцати слогов с цезурой посредине. Может быть, из какого-нибудь руководства министерства информации. Какой-нибудь поэтизированный политический текст.

– Да, – отозвалась она, – но мы должны убедить в этом их.

Три Саргасс мрачно выпрямила плечи, соглашаясь с ней, снова повернулась ко Второму, у которого был изможденный вид. Предположительно. Сказать наверняка она не могла. На серо-белой пятнистой коже Второго не было видно ни притока крови, ни пота, ничто не позволяло сделать какие-либо заключения. Но Махит показалось, что его голова опустилась ниже на длиннющей кривой шее, и она не сомневалась, что его круглые, чуть подернутые пушком уши прижались к черепу, отражая внутреннее страдание.

Годы ораторствования дали Три Саргасс некоторое естественное преимущество над Махит в умении сохранять громкость и высоту голоса, даже когда он приходил в полную негодность. Она пропела летать / пилот-корабль / земля и показала на себя, Махит, на свое сопровождение, совершила некий коллективный жест, словно собрала их всех в свою сложенную чашечкой ладонь, потом показала вверх. Пропела нет / стоп – Махит надеялась, что это нет / стоп, а не пошло все к черту. Потому что в таком случае ее могли понять, как мы никуда не уйдем отсюда и вы тоже.

Второй очень-очень долгое и неподвижное мгновение рассматривал ее. Махит вспомнила, что некоторые животные заботливо осматривают жертву, прежде чем прыгнуть на нее, например, ящерицы, обитавшие в Городе, травоядные и огромные, косили глазами точно как Второй смотрел сейчас на Три Саргасс, а потом атаковали. Махит своими глазами никогда этого не видела, только на голографических записях; этих ящериц не было на землях при Дворце, а времени на исследования у нее не хватало, у нее почти ни на что не хватало времени. Сама идея о влажном воздухе в Жемчужине Мира казалась теперь невероятной, как и идея о месте, где ящерицы могут вырасти до таких размеров, питаясь только растениями.

<У тебя мысли растекаются, Махит, – сказал Искандр. – В обморок не упади. Я, скорее всего, не смогу это предотвратить и абсолютно уверен, это будет непоправимой оплошностью с твоей стороны>.

Она прикусила язык, намеренно и больно. Это помогло. Второй в конечном счете не атаковал и не сожрал Три Саргасс. Он пятился. Как и Первый. Они двигались в своем жутком и идеальном безмолвном согласии.

– Быстро, – прохрипела Три Саргасс. – Голопроектор – запись, на которой мы улетаем, а потом возвращаемся.

Махит вернула себе контроль над телом. Казалось, что ее руки где-то очень далеко от нее. Лучше бы сейчас была невропатия. Невропатия все же лучше, чем