Пустошь, что зовется миром - Аркади Мартин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Песня была долгой – похоронная поэма. Махит продолжала тяжело дышать, даже когда пение закончилось. Жар разрывал ее легкие, горло саднило. Она сделала глотательное движение, но слюны, чтобы смочить рот, не было.
Стоявший слева инородец произвел низкий напевный звук, каких Махит не слышала никогда прежде. Звук был металлический, машинно-плавный, как у синтезатора, но, очевидно, органический. От этого звука Махит испытала боль в груди, словно ее сердце бесконтрольно пустилось вскачь. Инородец с другой стороны подошел на два размашистых шага ближе к ним, и теперь она знала наверняка, как быстро колотится ее сердце, знакомый мгновенный приток адреналина и утробный страх. Она боялась упасть в обморок или закричать. Плечо Три Саргасс потерлось о ее плечо. Их обеих трясло.
<Прекрати. Успокойся. Если ты умрешь, то умрешь оттого, что эти ребята выпотрошат тебя, а не по какой другой причине>.
Искандр был ее бальзамом, ясным, безопасным местом в разуме, чем-то, принадлежащим ей… как и внезапный прилив дрожащего тепла, хлынувшего в ее тело. Имаго снова играл с ее эндокринной реакцией, но сейчас она испытывала благодарность за любое чувство, которое не было вызвано внешним воздействием.
Инородец прижал один из когтей к груди, аналог того, что сделала Три Саргасс. Потом показал себе за спину, хотя там не было совершенно ничего, на что можно показывать – ни тента, ни эскорта солдат. Потом он стал производить звуки. Почти осмысленные звуки, почти слова, по ощущениям Махит. Неистовые, отягощенные множеством согласных, восходящие по высоте звучания слоги, ни один из которых она не смогла бы сымитировать. Даже если бы попыталась их пропеть.
«Нужно было брать уроки пения», – подумала она и попробовала – как в самый первый раз, оказавшись в тейкскалаанском лингвистическом классе, – собственным ртом воспроизвести доносящиеся до нее незнакомые звуки.
* * *
Девять Гибискус никогда не умела ждать – поэтому-то она и стала пилотом «Осколка» в начале своей флотской службы. Пилоты «Осколков» выскакивали из боевых кораблей, поблескивающие, острые, как лезвие ножа, брызги стекла, они никогда ни мгновения не колебались и обычно до последней секунды не знали, куда и когда их пошлют. Никаких задержек, никаких усилий на подавление волнения, на то, чтобы остаться в предумышленной неопределенности до момента нанесения удара. Ей пришлось освоить этот навык. Она освоила его настолько хорошо, что стала капитаном, потом капитаном Флота, а теперь яотлеком. Но это не означало, что ей нравится такое положение дел.
Там, на Пелоа-2, находятся четверо ее подчиненных, а с ними агент министерства информации и варвар-дипломат, но четверо ее людей, первое и самое главное, сейчас либо подвергались потрошению инородцами (наихудший сценарий), либо получали солнечные удары от высокой температуры в ожидании начала переговоров (наилучший сценарий). А ей оставалось только ждать, ждать, пока ее разведывательные корабли не обнаружат какую-нибудь базу инородцев слева, где понемногу убивают людей Сорок Оксида, где смерть приходит за смертью, похороны за похоронами. Ждать, как ждет кадет-выпускник сообщения о первом назначении, ждать и смотреть, как больший из двух трехколечных кораблей угрожающе вращается на самом пределе их видимости с мостика. Меньший корабль отправился в систему Пелоа, как и ее собственный шаттл. Они сейчас пытались определить, с кем ведут переговоры – то ли с человекообразным видом, который имеет мотивацию, сходную с их, то ли с видом, которого мотивируют только две вещи: грабеж и насыщение желудка. Либо одно, либо другое… и этот вид имеет технические возможности, сравнимые с тейкскалаанскими кораблями или даже превышающие их.
Девять Гибискус ненавидела ожидание в подобных ситуациях. Поэтому она сделала то, что время от времени позволяла себе в бытность кадетом: убедилась, что на мостике в прямом и переносном смысле ничто не горит и, скорее всего, не будет гореть в течение ближайших двух часов – и отправилась в личное пространство Пчелиного Роя, чтобы ждать вместе.
На «Грузике для колеса» его личным пространством была адъютантская каюта – помещения, диаметрально противоположные ее каюте. Идея состояла в том, что если какое-то вражеское оружие застанет капитана в каюте, то адъютант, возможно, выживет и примет на себя ее обязанности. Девять Гибискус знала дорогу туда не хуже, чем в любую точку галактики. Кроме того, у нее были коды дверей, если только Двадцать Цикада снова не сменил их.
Он не сменил. Его дверь открылась для нее так, как если бы он и она были одним лицом, и в нос Девять Гибискус ударил запах зелени. Тот самый особенный запах, богатство растительной жизни, исключая цветы: лозы, сочные растения и все остальное, что Двадцать Цикада сумел убедить расти без помощи воды. Для своего сада он использовал собственный водный рацион и делал это еще с тех времен, когда они оба были кадетами. Никаких отходов, никаких излишеств. Не для ее Пчелиного Роя.
Так, во всяком случае, требовала его религия, но Девять Гибискус подозревала, что он так или иначе сделал бы это, даже если бы того не требовал от него культ гомеостата. В этом была сложность с Двадцать Цикадой: определять, где кончается преданность безусловно непопулярной религиозной практике и начинается личность. Если между этим вообще была разница.
Он сидел, скрестив ноги, на полу в середине каюты, вокруг его головы парил ореол голографического анализа, достаточно прозрачный, чтобы видеть зелень, ползущую по стенам на каждом отдельном изображении. Большинство из них представляли собой изображения известных ей корабельных систем, узнаваемых мгновенно, даже в зеркальном отображении. Показания энергопотребления и систем жизнеобеспечения «Грузика для колеса» из всего множества находились на своем обычном месте, приблизительно в футе над лбом Двадцать Цикады. Все остальное, что он хотел увидеть, могло поворачиваться вокруг центра, неподвижной точки, похожей на корону.
А еще, свернувшись на его коленях, словно кусочек космоса без звезд, лежал один из каураанских котят. Котенок, похоже, спал, а Пчелиный Рой поглаживал его.
– Мне казалось, ты их ненавидишь, – иронически сказала Девять Гибискус. – Значит, все эти твои сетования по поводу разрушения экосистем – сплошная показуха?
Двадцать Цикада посмотрел на нее и движением другой руки, не занятой поглаживанием комочка войда на его коленях, убрал бо́льшую часть своих рабочих голограмм.
– Еще как ненавижу, – сказал он улыбаясь. – Но этот меня любит, и что я, по-твоему, должен с ним делать? Вышвырнуть за борт? В том, что они существуют, нет их вины.
Она села рядом с ним, колено к колену. Ей всегда казалось, что в садовых комнатах Двадцать Цикады больше кислорода, чем где-либо. Впрочем, не казалось: так оно и было на самом деле. Дыхание растений. Она как-то раз проверила показания приборов. Различие было небольшим, но реальным.
Каураанский
