Пустошь, что зовется миром - Аркади Мартин

котенок поднял голову и открыл желтые глаза. Произвел какой-то звук, словно плохо настроенный музыкальный инструмент, поднялся, развернулся на коленях Двадцать Цикады и снова лег.

– Я не думала, что ты выкидываешь их за борт, Пчелиный Рой, – сказала она. – Но тут просто любовь какая-то.

– Он начинает вопить, если я его не глажу, – без обиняков сказал Двадцать Цикада, и Девять Гибискус рассмеялась. На мгновение она почувствовала себя очень молодой: перенеслась более чем на десять лет назад, на один корабль, на котором она служила, да и он тоже. Тогда ей даже в голову не приходило, что можно не спать ради своего Флота.

– Ну что ж, в таком случае, думаю, тебе придется его оставить, – сказала она и сама погладила шерстку, оказавшуюся очень мягкой.

– Нет новостей с Пелоа-2? – спросил Двадцать Цикада таким же нейтральным тоном, каким только что объяснял свое неожиданное расположение к котенку.

– Думаешь, если бы что-то уже было, я сидела бы здесь?

– Я знаю, что не сидела бы, – сказал он, отмахиваясь от обвинения. – Спрошу иначе: через сколько часов мы спустимся на планету, чтобы забрать тела и жалкие ошметки моего любимого гобелена?

Девять Гибискус моргнула.

– С какой это стати у уполномоченного и станциосельницы появились твои гобелены, я уж не говорю про любимые?

Предметом беседы был гобелен с изображением розовых и голубых лотосов, выполненный в самом высоком стиле Города. Обычно он висел в спальне Двадцать Цикады, а это означало, что Девять Гибискус не видела его с того дня, когда он показал ей этот гобелен в день покупки. Были и другие, предположительно не столь любимые, в других его помещениях, повсюду, где не было растений. Для человека, который почти не ел и отказался от всего, кроме строго корректных одеяний его профессии и полномочий, – только униформа, никаких волос и кожных пигментов; он был беспримерным воплощением офицера тейкскалаанского Флота – Двадцать Цикада окружал себя слишком пышным многоцветием и эстетической роскошью. Как-то раз он объяснил ей, что это одна из тех немногих компенсаций, которые могут позволять себе адепты гомеостата. Избыточность и аскетизм в одном флаконе.

– Я думал, уполномоченный попросит что-нибудь роскошное, на чем можно было бы стоять в этой пустыне. Если ее не выпотрошат до того момента, когда враг успеет заметить символику.

– Если враг способен замечать символику, – пробормотала Девять Гибискус.

Двадцать Цикада пожал плечами.

– Не сомневаюсь, что какая-то символика у них есть. Но сильно сомневаюсь, что их интересует наша.

– Зачем же тогда давать уполномоченному твой цветочный гобелен? Если ты предполагаешь, что через три часа придется спуститься на планету, чтобы забрать останки наших представителей и гобеленов.

– Три часа. Это дольше, чем я согласен ждать, яотлек, но тут решения принимаешь ты.

В выражении его лица, в форме сказанной им фразы было нечто, заставившее Девять Гибискус захотеть поморщиться. Да, решения принимала она, и ей не очень нравилось, когда ее адъютант не поддерживает их – особенно когда он все равно подчиняется. Когда он придает столь большое значение своей вере в нее.

– На нашем корабле есть другие предметы роскоши, которые мы могли бы дать уполномоченному, а не твой любимый гобелен, Пчелиный Рой, – сказала она. – Раз уж тебе захотелось настроить ее на использование символического тента. Если, конечно, она сможет объяснить этим инородцам, что такое цветы.

Девять Гибискус почесала каураанского котенка за ушком. Он замурлыкал, как двигатель крохотного звездолета.

– Я мог бы, – ответил он. – Только зачем мне отправлять кого-нибудь на одно из твоих заданий, Мальва, без самых острых ножей и самых прекрасных примеров творений нашей культуры, какие есть в моем распоряжении? Если мы пытаемся наладить общение с этими… существами… то нужно пытаться по-настоящему, вкладывая в это все свои силы.

Именно это и вызвало у нее желание поморщиться. Он не хотел разговаривать с ними, даже пытаться не хотел, но она установила порядок дальнейших действий, и теперь он отдавал имеющиеся ресурсы избранной ею тактике, каких бы жертв это ни требовало. Она хотела было извиниться, но не стала. Это подрывало как доверие, так и авторитет, который она имела благодаря доверию. Так что она просто кивнула.

– Если мы спустимся на планету, чтобы забрать уполномоченного и наших людей, а найдем там только обрывки гобелена и их потроха, я сделаю тебе огромную надбавку к жалованью, чтобы, когда в следующий раз будем в отпуске в Западной дуге, ты купил себе гобелен побольше размером и с большей плотностью ткани.

– В такой ситуации, если мы доживем до отпуска, яотлек, я буду тебе признателен.

– Твоя уверенность не знает пределов.

Двадцать Цикада устремил взгляд в потолок, который был почти полностью укрыт ковром ползучей зелени и встречающимися в ней здесь и там крохотными белыми цветочками.

– Ты видела их огневую мощь, и мы оба знаем нашу, – сказал он. – Эта война будет очень трудной и очень долгой, и хотя будущее совсем не та материя, в которую мне хотелось бы заглядывать, не думаю, что мы с тобой будем последней парой яотлек-адъютант на этой войне.

– Пока что мы живы, – сказала она. – Несмотря на яростные усилия очень многих людей.

– Вот именно, людей, – подчеркнул Двадцать Цикада. – Если бы речь шла о людях, что летают на этих кораблях-кольцах и плюются суперкислотной слюной, то я бы сейчас вел с тобой переговоры о размере надбавки к моему жалованью. Но они не люди. Может быть, уполномоченный сможет превратить их в людей, но она всего лишь агент министерства информации, к тому же очень молодая. Как и ее подружка со станции. Ты знаешь, кто она?

– Махит Дзмаре. Она была в новостной ленте, когда Один Молния пытался провернуть этот непроходимо глупый трюк в конце правления прошлого императора. Я знаю.

– Хорошо, – сказал Двадцать Цикада. – Потому что капитан Флота Шестнадцать Мунрайз точно знает, кто такая Махит Дзмаре, и найдет способ использовать Махит Дзмаре или то, что та представляет, против тебя. Уверен, что поймаю ее с поличным. Мне такие вещи почти всегда удаются.

– Ты считаешь, – проговорила сквозь зубы Девять Гибискус, – что Шестнадцать Мунрайз агрессивна против моего командования?

Двадцать Цикада отрицательно покачал головой, моргнув, вызвал на облачной привязке голографическое изображение «Грузика для колеса» в виде плоской схематической карты. В очень большом количестве палуб был виден вплетенный в них серебристый узор электрума.

– Она шпионила за нами, – сказал он. – Я ее отследил. Не думаю, что капитан Двадцать четвертого легиона выступает против тебя, Девять Гибискус. Я думаю, это кто-то в министерстве, а Шестнадцать Мунрайз их очень эффективный агент. Например, она знает про инородцев не меньше нашего. Пожалуй, даже побольше любого, кроме уполномоченного и Дзмаре. Если бы Шестнадцать Мунрайз не пыталась узнать еще больше, она бы уже полдня назад вернулась на «Параболическую компрессию».

– Значит, она шпион?

– Шпион, чьи глаза должны смотреть наружу, но чьей-то чужой рукой были направлены внутрь, – сказал Двадцать Цикада, и это было афористически даже для него. Но Девять Гибискус поняла его намек. Шестнадцать Мунрайз провела первые пять лет своей флотской карьеры политическим офицером на том самом корабле, которым теперь командовала – на «Параболической компрессии». Политические офицеры размещались по приказу заместителя министра Третьей Ладони – службы внутренней безопасности министерства войны.

– Ты думаешь,