Смерть пахнет сандалом - Мо Янь

свои способности не выказывает, а если выказывает, то, значит, он и не мудрец вовсе. Император Тунчжи[109] нынешней династии своим гаремом не пользовался, бегал к «диким курочкам» в район Ханьцзятань. Деликатесы императорской кухни правителю приелись, он ходил на улицу Тяньцяо пить соевое молоко. Вот и этот большой человек впереди, как знать, за кашей ли пришел сюда? При этой мысли Чжао Цзя встал поустойчивее, оставив все намерения пойти посмотреть на этого человека, чтобы по лицу определить его намерения. Аромат каши становился все гуще, стоящие в очереди непроизвольно продавили людей впереди, расстояние между людьми становилось все меньше. Вот и Чжао Цзя тоже постепенно оказался прямо рядом с солидным человеком. Стоило склонить голову набок, Чжао Цзя сразу разглядел половину лица. Господин держался прямо и не косился по сторонам. Чжао Цзя увидел лишь непослушную косу, свешивающуюся на затылок, и засаленный воротник. Мясистые уши, раковины и мочки отморожены, кое-где из воспаленных мест вытекает желтый гной.

Волнительный момент наконец настал. Раздача каши началась, и очередь медленно двинулась вперед. С обеих сторон потока людей то и дело проносились запряженные лошадьми или мулами повозки с зимними шторами, а также пробирались столичные простолюдины с корзинами в руках за кашей для родственников. По мере приближения к котлу аромат становился все плотнее. До Чжао Цзя доносилось урчание в животах. Получив кашу, кто-то усаживался на корточки у дороги, кто-то вставал в углу стены и, держа плошку обеими руками, с прихлюпыванием пил. Руки у всех были черные-пречерные. Стоявшие у котла два монаха, орудуя большой железной ложкой с длинной ручкой, наскоро разливали кашу в протянутые плошки. С краев плошек и дна черпака каша мелкими каплями падала на землю. Двое паршивых псов, не обращая внимания на боль от пинков, слизывали с земли рисовые зерна. Наконец, очередь дошла до господина. Чжао Цзя видел, как тот достал из-за пазухи небольшую плошку и протянул монаху. Лицо монаха приняло странное выражение. В этой очереди у всех были плошки одна другой больше, некоторые плошки вообще больше смахивали на тазики, а плошку этого человека, фарфоровую с синими разводами, можно было покрыть ладонью. Монах осторожно протянул полный каши черпак – в несколько раз больше плошки – и, чуть наклонив его, медленно стал наполнять плошку с кончика черпака. Человек переложил сверток с одеждой под мышку, взял плошку обеими руками и вежливо кивнул. Господин, опустив голову, отошел к обочине, присел на корточки и, подобрав полы халата, принялся беззвучно есть. В тот самый момент, когда господин повернулся с плошкой в руках, Чжао Цзя понял, что этот горбоносый человек с широким ртом и бледным лицом голодающего – управляющий какого-то департамента в министерстве наказаний. Чжао Цзя узнал внушительное лицо, но не знал имени человека. В душе он непроизвольно исполнился восхищения господином. Чтобы получить должность управляющего в шести министерствах, необходимо быть выдающимся цзиньши, но чтобы человек в таком почетном статусе пошел с плошкой в руках на раздачу бесплатной каши вместе с нищими, было нечто неслыханное. Чжао Цзя не один десяток лет вращался в управах и знал, как загребают деньги чиновники и как они получают повышение. Сидящий у дороги на снегу с плошкой каши в руках человек был если не особенный глупец, то совершенномудрый, каких поискать.

Получив кашу, Чжао Цзя с учеником тоже присели на корточки у дороги и принялись неторопливо есть. Рот был занят кашей, но одним глазом Чжао Цзя следил за господином. Тот крепко сжимал свою изящную синеватую плошку, было очевидно, что он греет о нее руки. Вокруг бедняки и нищие каких только звуков не издавали, хлебая кашу, лишь он ел беззвучно. Доев, чиновник закрыл плошку и лицо широким рукавом. Чжао Цзя сразу догадался для чего. И действительно, дождавшись, когда тот опустит рукав, он заметил, что плошка начисто вылизана. Человек засунул ее за пазуху и торопливо зашагал на юго-восток.

Чжао Цзя и ученик последовали за ним, в сторону управы министерства наказаний. Ноги у господина были длинные, а шаг широкий, при каждом шаге голова склонялась вперед, как у норовистой лошади. Чжао Цзя с подмастерьем поспевали за ним чуть ли не бегом. Впоследствии, вспоминая это преследование, Чжао Цзя не мог вразумительно объяснить, что его на это толкнуло. Когда этот человек дошел до ресторана «Большой горшок» и собирался свернуть в узкий хутун, чтобы срезать путь, он поскользнулся, упал назад и растянулся на земле. Синий сверток отлетел далеко в сторону. Чжао Цзя в душе перепугался, собрался было подойти и помочь встать, но не желая беспокоить, остался стоять, где стоял. Полежав, человек, похоже, с трудом, встал, сделал пару шагов и упал снова. Чжао Цзя понял, что тот сломал себе что-то, сунул плошку ученику, подбежал, помог человеку подняться и, заботливо глядя на покрытое каплями пота лицо, спросил:

– Не ушиблись, почтенный?

Ни слова не говоря, человек оперся на плечо Чжао Цзя, шагнул пару раз, и его лицо искривила гримаса боли.

– Похоже, вы сильно ушиблись, господин.

– Ты кто такой? – недоверчиво спросил человек.

– Почтенный, ваш покорный слуга – служитель в судебном зале министерства наказаний.

– В судебном зале министерства наказаний? – повторил человек. – Коль скоро это министерство наказаний, почему я тебя не знаю?

– Вы, почтенный, вашего покорного слугу не знаете, а ваш покорный слуга вас знает, – сказал Чжао Цзя. – Желаете, чтобы покорный слуга что-то сделал, только прикажите.

Человек еще раз попытался сделать пару шагов, но его тело ослабло, и он уселся на снег:

– Не могу идти, помоги остановить повозку, чтобы доставить меня домой.

2

Чжао Цзя явился в сопровождении повозки угольщика, запряженной мулом, и доставил пострадавшего сановника в маленький обветшалый храм за большими Западными воротами[110]. Во дворе храма высокий ростом, но слабый, того и гляди, от ветерка повалится, юноша занимался на заснеженной земле боевыми искусствами. Было очень холодно, а он – в одной нательной рубашке, с бледного лица градом катил пот. Когда Чжао Цзя, поддерживая сановника, вошел во двор, юноша подбежал к ним с криком: «Отец!» Глаза у него были полны слез. Огонь в храме не горел, под холодным ветром шелестела оконная бумага, трещины в стенах заделаны обрывками ваты. На кане, съежившись, сучила нитку женщина. Желтое лицо, в волосах полно белизны, с виду старуха старухой. Доведя человека вместе с юношей до кана, Чжао Цзя поклонился малым поклоном и собрался уходить.

– Фамилия моя Лю, имя Гуанди, в двадцатый год правления Гуансюя сдал