Дикие питомцы - Амбер Медланд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Почему тебе так сложно принять, что я решаю проблемы иначе, чем ты?
Да я вообще не представляю, как ты так живешь – постоянно беспокоясь о чувствах мужчин.
Потому что реагировать на все подряд жизни не хватит. Не желаю я орать на каждого встречного.
То есть иметь свободу воли, фыркает она.
Сила в том, чтобы не позволять чему угодно на тебя влиять.
Я вспылила, потому что он тебя облапал. Мне это отлично известно, спасибо.
Сосок ноет. Хочется принять душ. Я разглядываю рекламу «American Apparel». Девочка-подросток в купальнике, носках и конверсах хмуро смотрит в камеру. Канал-стрит. Хьюстон-стрит. Кристофер-стрит. Шеридан-сквер. Обещаю, однажды я переобуюсь в прыжке. Буду спускаться в метро на эскалаторе, какой-нибудь парень ухмыльнется мне, а я как заору – Я НЕ ПРО ТВОЮ ЧЕСТЬ!
Нэнси фыркает, но разговаривать со мной по-прежнему не желает. У модели с рекламы между передними зубами щель размером с монетку. Сквозь купальник видны соски. Но ее грудь означает не то же самое, что моя, она посылает другие сигналы. Наверное, мне пора начать носить лифчик. И, наверное, не нужно было соглашаться пить его вино. Но, даже не будь вина, я все равно не знала бы, как отделаться от Карла, не обидев его. И почему только я так боялась его расстроить или смутить? Подумать только, я позволила незнакомцу потрогать меня за сосок только потому, что мне не хотелось ставить его в неловкое положение!
Нэнси, тяжело дыша, придвигается ко мне вплотную. Глаза у тебя, как у кошки, говорит она.
Я начинаю смеяться, а остановиться уже не могу. А когда все же успокаиваюсь, Нэнси фыркает снова, и все начинается сначала. Потом на меня нападает икота, я задерживаю дыхание, но это не помогает.
Боже, Айрис, не устраивай представление, говорит Нэнси, заметив, что все на нас оборачиваются.
Чистая одежда у нас закончилась, приходится заняться стиркой. Пока мы разбираем вещи, Нэнси рассказывает про референдум по поводу абортов. Внезапно в ее истории всплывает имя Эзры, и я застываю.
Это когда было?
Где-то в январе, мы с ним сходили вместе выпить кофе, отвечает она, дергая затяжку на колготках. Ему нужно было забрать в «Зедс» какую-то приблуду для гитары. По колготкам бежит стрелка, но она, не замечая, продолжает дергать нитку. Я пересказала ему слова Витгенштейна – чтобы справиться с проблемой, нужно вести себя так, будто ее не существует. И ему это ужасно понравилось. Как будто бы таким образом все можно исправить.
Что исправить?
Он даже сказал – невероятно! Я ведь всю жизнь так и делаю.
Я начинаю складывать по парам носки. Пытаюсь рассмеяться, но звук получается неубедительный. Так вот почему мне показалось, что я исчезла.
Когда я в последний раз была на творческом семинаре, Саша пустила по рядам корзинку с камнями. Стоило кому-то подольше подержать ее в руках, как все принимались коситься на него, словно он зажилил общественный косяк. Один камень в корзинке был похож на застывшую лаву, другой испещрен мелкими дырочками, третий смахивал на аметист, четвертый – на фальшивое золото. Мне очень хотелось сделать правильный выбор. Сначала я вытащила из корзинки гладкий белый камешек. Но в ладони он ощущался как-то чужеродно. Я попросила снова передать мне корзинку и поменяла его на другой.
Так нельзя, прошипела Лиза.
Я хочу, сказала Саша, чтобы камень, который вы выбрали, лежал у вас на столе всякий раз, как вы садитесь писать. Правило таково: решите все бросить и заняться чем-то другим – а если вам правда это под силу, лучше так и сделайте – сначала выбросьте камень.
Пару недель назад камень куда-то пропал с моего стола. Он лежал в дальнем левом углу. Мне нравилось накрывать его рукой, как бы прятать в ладони в те часы, когда я сидела за компом и таращилась в стену. К самому камню я не прикасалась, просто прикрывала пальцами окружающее его пространство. Он был моим.
Можно было бы предположить, что его стащила Нэнси, но я вдруг понимаю, что он исчез еще до ее приезда. Я бросаюсь на поиски, переворачиваю вверх дном всю квартиру. Заглядываю в банки, ищу за диванными подушками, за книгами. Сбрасываю подушки с кровати и стаскиваю на пол матрас. Смотрю под шкафами и обшариваю карманы всей своей одежды, несмотря на то что уже несколько недель не вылезала из черных джинсов. Ползаю по полу, утыкаясь носом в розетки.
Ночью я плачу и всхлипываю так, что кажется, будто я тону. Нэнси приходит и забирается ко мне в кровать. Вообще-то она не любитель объятий, но сегодня очень старается. Она, конечно, думает, что я плачу по Эзре, а я не могу объяснить, что дело в камне и всем остальном.
Я ведь даже не заметила, говорю я. Не заметила, что он пропал.
Она обвивается вокруг меня и замирает, теплая и неподвижная, как батарея. Я притворяюсь, что уснула, чтобы она не чувствовала себя обязанной и дальше со мной лежать, но она все равно не уходит.
4
Эзра обещает заехать навестить меня в конце месяца, после того как группа отыграет на фестивале «С Юга на Юго-запад». Они пробудут в Нью-Йорке несколько дней. Все это он пишет мне в Вотсап. Иногда я забываю, каково это – быть рядом с тобой. Нэнси я об этом не рассказываю. Она в дурном настроении, потому что прожила в Оксфорде четыре года, а тем, кто уехал из Ирландии более 18 месяцев назад, не разрешают голосовать на референдуме по поводу абортов. Мы всю неделю друг друга доводили. На улице страшная жара. Николай показывает мне, как отключить кондиционер, и я открываю настежь все окна. Впервые в квартире свежий воздух. Но Нэнси не нравится. Она лежит на диване, засунув под майку кубики льда, и стонет – дай мне знать, когда все закончится.
Она живет у меня уже два месяца. Исследование продвигается так себе. Несколько недель назад она переписала письмо Маргарет Фуллер, но забыла занести данные в библиографию, а теперь не может найти оригинал. Целыми днями просматривает библиотечный каталог и запрашивает книжки, которые уже читала. А просить о помощи сотрудников не желает.
Я пытаюсь ее подбодрить, но она бурчит – отвяжись. У тебя нет монополии на страдания. Я тоже пытаюсь работать, возражаю я. А она
