Дикие питомцы - Амбер Медланд

Эзра Манро и Айрис Джоунс встретились… чего ради? Поесть креветочных чипсов? Потрындеть после долгой разлуки? Эзра отдает мне наушники. Узел он так и не развязал, просто сдвинул чуть ниже по проводу. Я сую их в сумку.

Как у тебя с Лукасом?

Да все так же. Сейчас не очень, потому что парни никак не могут договориться, кто сочинил переход. Все упирается в роялти. Не хочу тебя этим грузить.

Ты меня вовсе не грузишь.

Ну, по крайней мере мой адвокат – парень дельный. Я ему доверяю. И не будем отрицать, что я в самом выгодном положении. Я – единственный, без кого им не обойтись. И они это прекрасно знают.

Я поднимаю корзинку, чтобы в нее насыпали еще чипсов, но слишком быстро отдергиваю руку, и на меня обрушивается креветочный дождь. Думаю о частичках пыли и стекла, которые попадают в легкие к работникам фабрик и постепенно их убивают.

Значит, ты завел себе адвоката? Как все серьезно! Это чтобы составлять контракты?

Типа того. К тому же в сложившейся ситуации это самое разумное решение.

В сложившейся ситуации, повторяю я.

Эзра смущается. У меня не получается его не дразнить. Мы начинаем обсуждать #MeToo. Я рассказываю ему о радикальной эмпатии, и от его любопытства мне не по себе. Когда я упоминаю, как меня поразило то, что для многих мужчин рассказанные девушками истории стали шоком, он презрительно фыркает.

Чушь это, будто мужчины были не в курсе. Все мы знаем.

Да?

Видишь ли, одно дело понимать, что поступаешь неправильно, а другое – бояться нарваться на наказание. Ты бы, например, ограбила банк, если бы точно знала, что тебя не поймают?

Вздрогнув, я бормочу, наверное, да. То есть ты хочешь сказать, что дело не в общественном порицании?

Эзре кажется, что я его критикую, и это его слегка удивляет. Он смотрит на меня расфокусированным взглядом, и я понимаю, что это значит.

Ладно, произношу я, лихорадочно думая «рано, рано». Так что ты делаешь завтра после концерта?

Он все смотрит на мои губы. Потом откашливается и сообщает, что отправляется на ретрит.

Вау. Это где все целыми днями хором поют или…

Нет, спокойно отвечает он. Это распространенное заблуждение. На самом деле на ретрите нельзя говорить. Он необходим, чтобы почувствовать, что живешь в моменте. Ни дедукции, ни индукции – чистый опыт. Может, тебе бы это мало что дало, ты ведь и так познала дзен. В смысле, твоя логика в определенном смысле прямо противоположна рассудочным выкладкам. Но мне будет полезно на время отключить мозг.

Он все говорит, говорит и словно меня гипнотизирует. Я не могу оторвать взгляда от его рук. У него новое кольцо – серебряное, с черным камнем. На шее тоненькая цепочка с мандалой, которая покачивается, когда он разговаривает. Конечно, продолжает он, всегда есть опасность, что зациклишься на самоанализе и так и не придешь к самоощущению, но в конце концов главное – это сострадание.

Тут я начинаю смеяться, и он растерянно спрашивает – что?

Помнишь метроном? – спрашиваю я. Эзра как-то сказал, что нам так сложно понять друг друга, потому что мы живем в разных ритмах. И на двадцать первый день рождения подарил мне метроном. Смотри, вот ты – сказал он и тронул маятник. Тот затикал – тик-тик-тик. Эзра остановил его пальцем и добавил – а вот я. Он снова отпустил маятник, и тот затикал куда медленнее.

А это точно был я? – неуверенно спрашивает Эзра, хотя рассказанная мной история ему явно нравится.

Ему кажется, что я все это выдумала. Но я-то точно помню, что на шее у него в тот день был красный шарф и что от него пахло карандашной стружкой.

Чему еще ты научился у дзена, кроме сочувствия? Слышу в собственном голосе едкие нотки и пытаюсь не давать воли злости. Просто, как по мне, это все какая-то антистрасть, антиаппетит. «Анти-я» я не добавляю.

Оказывается, он ходил к гуру, и та спросила – как будет звучать хлопок одной ладонью. И вот он уже несколько месяцев думает над этим вопросом.

Это означает не впитывать ожидания других людей, не попадать в ловушку собственных желаний. Когда занят истинным самовыражением, плохих поступков не совершаешь.

Получается, можно не заморачиваться тем, как твое поведение повлияет на других, я правильно поняла?

Мимо проходит официантка, и я меняю заказ. Она записывает мои пожелания в блокнотик. Эзра отдает ей наши меню и произносит «спасибо» так, словно извиняется за меня.

Зонта ни у него, ни у меня нет, и в холл мы вваливаемся мокрые насквозь. Эзра трясет головой, как собака, и спрашивает Николая, нет ли у него зарядки для андроида.

Есть для айфона, отвечает тот.

Я не поддерживаю «Эппл». Их продукция провоцирует общественный раскол, покупать ее неэтично.

Николай зарабатывает десять долларов в час, а на Эзре солнечные очки от Прада.

Я уточню, говорит Николай.

Эзра достает из кармана второй «Блэкберри» и обходит вестибюль по периметру с одним наушником в ухе. У него назначено трехминутное интервью с какой-то радиостанцией из Восточной Европы.

Верно, громко произносит он. Знаю, это банально, но придется ответить Дилан. Потом в задумчивости замолкает на несколько секунд. Ха, забавно, что вы спросили.

Моя подруга не возвращалась? – спрашиваю я у Николая.

Тот качает головой. Нэнси ему нравится, хоть я и не понимаю почему. Каждый раз, когда мы входим в дом, она проскакивает мимо него, бросая на ходу – Николай, этак я к вам привыкну. А когда он подает ей пальто, стонет – Николай, можно я увезу вас домой в чемодане?

Эзре снова звонят. Обернувшись ко мне, он одними губами произносит – две минуты.

Ага. Теперь слышите? Ну вот, я здесь. Итак, ха, забавно, что вы спросили.

И все равно в лифте меня бросает в пот. И тело начинает звенеть.

Мы занимаемся сексом в миссионерской позе, но Эзре каким-то образом удается не встречаться со мной глазами. Он постоянно таращится в одну точку – куда-то чуть выше и правее моей головы. Я беру его лицо в ладони. Если мне удастся удержать его подольше, он вернется оттуда, куда ушел от меня. Переплетаю пальцы у него затылке.

Либо трахайся со мной, либо нет. Либо будь здесь, либо уходи совсем.

И он остается.

Я сижу на краю кровати и надеваю колготки, когда он вдруг произносит – Нагарджуна говорит, чесать больное место, конечно, приятно, но еще приятнее, когда больных мест просто нет.