Виктор Цой. Последний год. 30 лет без Последнего героя - Виталий Николаевич Калгин

одной руке и дитями в другой я понял, что уехать к цели нашего назначения будет непросто! Но, дабы удостовериться в этом, я все же подошел к одному из проводников, стоявших поодаль, и поинтересовался имеющейся возможностью добраться до конечной точки. Ответ его врезался в мою память навсегда: «Да вы что, ребята, обалдели?!! Народ из отпусков возвращается, да еще и на похороны едет!!!». Судя по тому, что он даже не упомянул, на чьи именно похороны едет народ, и по огромному количеству заплаканных молодых людей в тельняшках с акустическими расписанными гитарами и обезумевшими глазами, было ясно, чьи это похороны… Я решил воспользоваться своим (на тот момент) служебным положением и, подойдя к машинисту состава, предъявил ему служебное удостоверение МПС, в двух словах и на пальцах объяснив, что нам с товарищем кровь из носа как надо срочно попасть в Питер!

Через 20 минут мы уже сидели в головной кабине локомотива, а еще через пять минут, устав от радостного Славкиного щебетания, мы были благополучно препровождены в хвостовую кабину. Затем мы под песни Цоя со Славкиной «Электроники» доехали до Бологого, где локомотив сменили. Пришедшая смена не была столь лояльна к цели нашей поездки, и через пять минут мы уже стояли на пустынном утреннем перроне, беспомощно озираясь в поисках спасения. Когда же вагоны, дрогнув, тронулись и медленно стали набирать скорость, я в отчаянии запрыгнул в забытую и не закрытую беспечными молоденькими проводницами (к которым мы до этого уже безуспешно обращались!) дверь, а следом за мной подвиг повторил и Славка. В тамбуре нас встретили разъяренные пэтэушницы, попытавшиеся нас высадить на полном ходу. Но пущенное мною в ход скопившееся за это время красноречие и Славкино молчаливое обаяние позволили нам уже через пару минут сидеть в служебном купе и угощаться предложенным чаем.

Андрей Машнин:

В августе в «Камчатке» топили по-летнему, и как раз была моя смена. Утром мы с женой Ольгой приехали из Москвы и сразу отправились в котельную. Включили телевизор, по которому показывали сетку и звучало радио «Маяк». В таком сопровождении стали собирать к сдаче бутылки, чтобы еды купить. Бутылки летом все засовывали в зимние котлы, чтобы не мешались под ногами. И тут по радио во время новостей объявляют это самое. Текст был такой: сперва «музыкант группы КИНО»… (мы успели мгновение подумать, кто из них) …Виктор Цой. Снаружи лето. Чирик-чирик. «Маяк» что-то дальше бубнит. А нас накрыло. Что делать? Пошел я всем звонить, и начали съезжаться кочегары, кто был в городе. Насобирали денег, а были еще талонные времена, и августовских талонов на бухло уже ни у кого не осталось. Но были сентябрьские. Пошли с ними на Добролюбова в винно-водочный отдел. Там очередь, все нервные, как обычно. Отстояли мы и стали просить продавщицу продать нам водки на сентябрьские. Она – ни в какую. Говорим: у нас друг умер, очень надо. В очереди нашлись мужики, вошли в положение, поменялись мы талонами, взяли две-три 0,5 на первое время. Так и посидели последний раз в тишине, помянули…

Из воспоминаний поклонника группы «КИНО»:

Мне было тогда восемь лет. Брат, листая свежую газету, с удивлением сказал: «Цой разбился!». Сложно сейчас даже представить такое, чтобы об этом узнали спустя время, из газеты… Но тогда было так. Причем в газете было написано, что разбился на мотоцикле. Дикий вообще голод информационный был…

Питер сошел с ума. Уже 16 августа 1990 года двор ленинградского рок-клуба был превращен в один большой безутешный лагерь поклонников и поклонниц «КИНО». Фанаты слетелись из разных уголков страны, чтобы проститься со своим кумиром. Весь рок-клубовский двор был в портретах Виктора, землю буквально устилал ковер из живых цветов. Из принесенных кассетников звучала музыка «КИНО».

Дмитрий Левковский:

У меня дома есть фотки с дня смерти Цоя. Мы тогда приехали в клуб рано и узнали почти первые. А у меня как раз камера была. Короче, там получился натуральный репортаж, фотосессия с 11 до 15 часов во дворе рок-клуба – масса горюющих людей, все в фенечках.

Растерянная рок-клубовская администрация просто не знала, что делать. Дежурившей во дворе «скорой» тоже пришлось несладко. Несколько человек вскрыли вены во дворе рок-клуба, и пришлось немедленно направлять их в больницы. В огромной толпе плачущих людей постоянно кому-нибудь становилось плохо, и работы у врачей было более чем достаточно… На ходу придумывались способы немного утихомирить неуправляемую толпу. К примеру, как только из толпы слышались призывы «уйти вместе с Витей», администрацией рок-клуба тут же объявлялась минута молчания в память о Викторе, что на какое-то время остужало не в меру горячие головы[53].

После сообщения о смерти Виктора Цоя в Москве, на Старом Арбате, на стене дома № 37, выходящей в Кривоарбатский переулок, кто-то высоко, через всю стену, вывел черной краской: «Сегодня погиб Виктор Цой». Ниже в ответ кто-то приписал: «Цой жив»[54]. Стена на Арбате стала своеобразным алтарем, средством выражения горя людей, которые не могли попасть в те дни в Питер. Подобные стены Виктора Цоя в те дни появлялись в каждом мало-мальски уважающем себя советском городе от Москвы до Нарьян-Мара.

Журналист Татьяна Сулимова напишет:

После смерти Цоя началось целое движение по созданию локальных мемориалов в каждом городе Союза, а иногда даже и в маленьких деревнях. Но Цой пел нам не свои песни – он их считывал с души поколения и облек в форму то, что не сказали, но чувствовали сотни тысяч молодых людей.

Все это будет позже. А пока…

17–18 августа 1990 года

Пой свои песни, пей свои вина герой

Ты опять видишь сон о том, что все впереди

Стоя на крыше ты тянешь руку к звезде

И вот она бьется в руке как сердце в груди

Что теперь делать с птицей далеких небес

Ты смотришь сквозь пальцы

но свет слишком

ярок и чист

И звезда говорит тебе

Полетим со мной —

ты делаешь шаг и она летит вверх а ты вниз

Но однажды тебе вдруг удастся подняться вверх

И ты сам станешь одной из бесчисленных звезд

И кто-то снова протянет тебе ладонь

А потом ты умрешь и он примет твой пост[55]

Тело Виктора нужно было везти в Ленинград. Марьяна и Наташа на месте искали решение вопроса о транспортировке тела,